Леди Клементина Черчилль

Я делаю все, что может исправить его подпорченную репутацию и дать возможность ему вернуться из окопов, и отчитываюсь об этом Уинстону в нашей регулярной переписке. Я обхаживаю журналистов, которые могли бы посеять крупицы хорошего отношения к Уинстону в своих газетах. Я обедаю с представителями правительства, которые могли бы предложить ему пост. Я устраиваю срочные встречи с избирателями, поскольку Уинстон не покинул своего места в парламенте. Я встречаюсь с Ллойд Джорджем, поскольку мы уверены, что он однажды может сменить Асквита. Я даже соизволяю ублажить Асквитов, пригласив их на бридж и несколько раз на гольф в качестве гарантии на случай, если Ллойд Джорджу не удастся победить.

Но Уинстон не хвалит меня за эти труды. Он стремится к дальнейшему прославлению имени Черчилля. Я решаю продвигать собственные проекты, сосредотачиваясь на тех, что мне ближе – правах женщин и рабочих. Фронт отчаянно нуждается в противогазах, поэтому я организую кампанию, привлекающую домохозяек к их изготовлению. Я вступаю во Вспомогательный комитет рабочих военных заводов, чтобы содержать девять столовых в северном Лондоне, где днем и ночью готовят еду для рабочих важнейших военных предприятий, чтобы те получали надлежащее питание, поскольку управляющие компаниями часто не могут обеспечить их этим во время круглосуточных вахт. По ходу дела я настаиваю, чтобы работницы, которых с каждым днем все больше, имели те же права на обеденный перерыв, что и мужчины.

Я тружусь почти столько же, сколько рабочие оружейных заводов. Меня сильно критикуют мои знакомые женщины, которым моя деятельность среди рабочего класса кажется неприличной. Но долгие дни и физический труд – особенно после того, как я отказалась от машины из-за финансовых проблем, и добираюсь до далеко расположенных столовых разными трамвайными маршрутами и подземкой, – не изматывают меня, они придают бодрости и вознаграждают участием в важных событиях, хотя я теперь меньше уделяю времени детям. Кроме того, это помогает мне отвлекаться от постоянной тревоги за Уинстона.

– Письмо от мистера Черчилля, мэм, – бойкая молодая служанка, имени которой я не могу запомнить, подает мне конверт, когда я возвращаюсь домой за полночь после долгого вечернего обслуживания рабочих в столовой.

Я благодарю ее и беру письмо, пока она помогает снять пальто.

В доме тихо, если не считать шороха моего пальто в руках служанки и тиканья дедовских часов в передней. Под умелым руководством Гуни – более умелым, чем мое собственное, – дети получили свой ужин, были вымыты и уложены спать. «Как давно я не читала сказку перед сном Рэндольфу, Диане и Саре?» — думаю я. Этот ритуал некогда был моим любимым, ярким светом в утомительной темноте забот о детях. Размышляя о том, замечают ли дети мое отсутствие, я ловлю себя на тревожной мысли – а я вообще хоть раз читала сказку на ночь моей восемнадцатимесячной Саре?

Какой матерью я стала? Неужели война и Уинстон так отдалили меня от них? Или это несчастливые последствия моего воспитания? Недостатки моего характера?

Я наливаю себе бренди и опускаюсь на диван в кабинете. Что будет в сегодняшнем письме Уинстона? Подробное описание фронта с его залитыми водой окопами и батальонами вшей? Список непонятных предметов, которые я должна добыть несмотря на жесткие нормы на все в военное время? Подробный рассказ о том, как он едва не попал под снаряд, но мне не надо волноваться? Хотя бы я буду избавлена от рассуждений, дадут ли ему под командование бригаду или батальон теперь, когда этот вопрос решился. Мои заботы о его благополучии жужжат как мухи на фоне всех моих мыслей и действий, и, хотя я порой не могу удержаться, чтобы не написать ему, что хотела бы, чтобы он был дома, я стараюсь держаться и загоняю мои страхи в подсознание.

Прежде, чем прочесть письмо, я беру нечеткий снимок, лежащий в центре стола, примыкающего к дивану. Вырезка из «Дэйли Миррор» в день его отправления на войну, там Уинстон в военной форме. Я вспоминаю свои титанические усилия, чтобы держаться стоически в тот день на фоне мелодраматических рыданий Дженни и завывания детей. Я знала, что Уинстону нужна была моя смелость, не слезы, поэтому с трудом дождалась его отъезда, и вот тогда дала волю рыданиям. Я целую размытый снимок – никакой его портрет не наполнял меня большей гордостью.

Когда я приоткрываю конверт, на пол выпадают страницы, исписанные почерком Уинстона. Пока я складываю их по порядку, мне в глаза бросается фраза: «Я уверен, что настало время мне вернуться». Конечно, они вырваны из контекста. В конце концов, в его прежних письмах он писал о своем недовольстве правительственными решениями и всегда добавлял, что не вернется, пока не будет ранен или не сможет снова встать у штурвала власти.