Леди Клементина Черчилль

– Думаешь, они тебе пригодятся? – говорю я, стараясь не показывать раздражения, передавая Уинстону коробку красок и кистей из коллекции Гуни, которыми иногда пользуются и дети. Стараюсь, чтобы краски не попали мне на платье. Сейчас с деньгами у нас туго, и мои платья должны держаться, даже самые простые.

– Они совершенно провалили всю войну. Почти шесть месяцев я был вынужден сидеть без дела долгими нудными днями, – он обводит рукой живописные покатые холмы Суррея вокруг нас, – в то время как эти бездари в Лондоне губят все шансы одержать победу. Стоит только подумать о стольких погибших из-за их апломба и тупости.

– Уинстон, ты меня слышал? – прерываю я его ядовитые излияния. Я все еще стою с протянутой рукой. На сей раз я даже не пытаюсь скрывать своего раздражения. Я слышала эту тираду уже тысячи раз, и, хотя полностью с ним согласна, я не могу больше этого слышать. Если позволить ему и дальше так самовыражаться, это лишь сильнее озлобит его.

– Слышал, слышал, – ворчит он, даже не пытаясь извиниться. В последнее время он стал так мрачен. Он относится к своей депрессии так, словно она что-то отдельное от него. Но я уверена, что это его инстинктивная реакция на свое отлучение от власти.

Но Уинстон еще не выплеснул всей своей горечи. Он практически кричит:

– Ты действительно считаешь, что какая-то мазня вернет этих солдат?

Я упираю свободную руку в бок и отвечаю таким же тоном:

– А ты считаешь нормальным разговаривать с женой в таком тоне? Я не твоя подчиненная, Уинстон, – мне не нравится этот громкий голос и тираническая манера, с которой он начал разговаривать с нашими слугами и, будучи на службе, с теми, кто был ему подотчетен, хотя там у меня контроля не было. Однако в этой области я не буду спокойно терпеть его ор на меня или слуг, как бы он ни был разочарован своим нынешним положением.

Глаза его округляются, когда он осознает последствия своих слов.

– Прости, Клемми. Просто заголовки меня добили, – он тянется к коробке с красками, говоря: – Давай. Посмотрим, какой хаос я с ними устрою.

Поначалу мягкие летние дни в пасторальном ландшафте вокруг Хоу Фарм в Хаскомбе близ Годэлминга в Суррее стали бальзамом для уязвленной гордости Уинстона, особенно когда к нам регулярно стала наезжать недавно помолвленная Нелли, порой со своим женихом Бертрамом Ромилли, довольно спокойным парнем из заслуженной военной семьи. Вместе с Гуни и нашей стайкой детей мы днем бродили по окрестным лесам и ужинали любимыми блюдами в живописном каменном особняке XV века. Но покой Хоу Фарм оказался недолговечным.

Через несколько недель я застала Уинстона мрачно сидящим за рабочим столом вместо того, чтобы гулять с детьми, которые в последнее время его задергали, особенно Рэндольф со своими подначками и капризами. Хотя Уинстон все еще входит в кабинет и военный совет, он остался не у дел, и его новое положение канцлера герцогства Ланкастер, пустая роль для изгнанных политиков, ничего от него не требует, и ему невыносимо изгнание из сердцевины власти в критический момент истории страны. Хуже не придумаешь кары человеку, который считает себя жизненно важным для государства. Когда я вижу его тупой взгляд и вялое выражение лица, мне кажется, что он тоскует по утрате части самого себя.

Кисти и краски развлекали его. Я упросила нашего друга Джона Лавери[48], талантливого портретиста и пейзажиста, и его жену Хейзел, которая сама великолепная художница, давать Уинстону уроки и направлять его начинания. А когда его интерес начал угасать, я предложила мужу другое развлечение в виде поездок в национальную галерею для художественного вдохновения. Однако вал негативных заголовков по поводу неумелых военных решений нового коалиционного правительства сводит на нет все его удовольствие от холстов, и люди, которых мы считали друзьями, покинули нас – даже Вайолет сразу же отказывается от Уинстона навсегда и заключает помолвку с сэром Морисом Бонэм-Картером. Вскоре я понимаю, что ничто не облегчит страданий моего мужа кроме возвращения к деятельности. И если политика больше не может быть его путем, я найду ему другой.

С бокалами в руках мы сидим перед камином в лондонском доме Гуни и Джека, где мы сейчас остановились ради экономии средств обеих семей. Всегда чувствительная к чужому настроению Гуни занялась укладыванием детей, понимая, что нам с Уинстоном надо побыть наедине. Его настроение после возвращения из парламента сегодня мрачнее некуда.

– Я исключен из реорганизованного военного совета, – говорит он, глядя в огонь.

Новость не удивляет меня. Его место в прежнем военном кабинете было наследием его лорд-адмиральства и пост его был чисто формальным. В результате я предчувствовала, что надежды Уинстона на включение в новый военный кабинет слишком призрачны в свете Дарданелл и не стала поощрять разговоров по поводу его деятельности. Я пришла к убеждению, что время и заслуживающая внимания деятельность вне правительства – единственный способ очистить его подорванную репутацию. Но Уинстон, как всегда нетерпеливый, не желает играть в долгие игры.