Леди Клементина Черчилль

– Ей нужен отдых, мистер Черчилль, – отвечает, наконец, доктор Гомес.

– Отдых? В смысле, отпуск? – Уинстон перестает жевать сигару и выпускает слабенькое облачко дыма. – Я могу организовать семейное путешествие по Средиземному морю, если вы считаете, что солнце поможет. Кстати, сэр Эрнест Кассель[51] приглашал посетить его в Ницце. Хотя не скажешь, что во Франции в это время года очень тепло, конечно.

– Это не совсем то, что я имел в виду, – кашляет доктор. – Ваша жена серьезно больна. Ей нужен полный отдых.

– Серьезно? – спрашивает Уинстон, сводя брови. Он что, не замечал состояния моего здоровья? Как он мог не замечать неисполняемых обязательств и долгих дней, проводимых мной в постели? Дней, когда я безразлично лежала в постели, не считая приступов, когда я билась лбом о стену в спальной? Сердитые записки, которые я оставляла ему по утрам, чтобы потом присылать ему просьбы сжечь их, не читая? Ужины, когда мне приходилось извиняться и уходить после первой перемены блюд и когда он находил меня несколько часов спустя сидящей на полу в гардеробной? Или он не желает воспринимать этого и предпочитает не замечать?

Я сжимаюсь в постели под покрывалами. Как доктор сумеет описать мое полное ментальное и физическое истощение? Как он определит перемены от лихорадочной активности – всегда ради Уинстона – к усталости такой тяжелой и всеохватывающей, что я не могу покинуть спальню?

Когда доктор Гомес снова прокашливается прежде, чем заговорить, я чувствую, как мои кулаки под одеялом сжимаются. Ответит ли он так, как мы договаривались? Будет ли избегать таких терминов, как надлом или неврастения, слов, обремененных таким тяжелым значением, что я боюсь, что Уинстон никогда не посмотрит на меня так как прежде? Хотя я хочу дать понять Уинстону, что мне действительно необходимо восстановиться, я не желаю, чтобы он начал думать, что больше я не смогу быть его равным партнером. В моменты, которые я проводила вместе с Уинстоном в трудах ради государства, я чувствовала себя по-настоящему живой, и все же они опустошали меня так, словно я шла по канату.

– Мистер Черчилль, ваша жена страдает от нервного истощения. Это действительно тяжелое состояние, которое требует отдыха и некоторого времени свободы от детей, ведения дома и ее обязанностей.

Я расслабляюсь и испускаю бессознательно сдерживаемый вдох. Доктор Гомес говорит именно теми фразами, которые я просила его использовать и избегает упоминать наиболее очевидные причины моего стресса. Он не говорит того, о чем думают все остальные: что быть замужем за Черчиллем – это невероятный вызов. Только Нелли говорит вслух, что мне надо на время разъехаться с Уинстоном. Всего на несколько недель, думаю я, и тогда я смогу выдержать любой шторм, который раздует Уинстон.

– Я не понимал этого, доктор Гомес, – голос Уинстона лишен обычной бравады. Впервые я чувствую, что он действительно понимает.

– Ей надо некоторое время побыть вне дома. Только тогда она отдохнет так, как ей требуется.

– Конечно, доктор Гомес. Все, что нужно для выздоровления моей жены, она получит.

– Великолепно. Тогда я уверен в полном выздоровлении.

Доктор Гомес откланивается, и Уинстон неторопливо подходит к моей постели, волоча за собой кресло. Втиснувшись в эту изящную конструкцию, он тянется к моей руке.

– Ох, Котик, я так виноват.

– Дорогой мой Мопс, в чем ты виноват? Это же я бросаю тебя и детей на произвол судьбы, – поездки, которые я предпринимала в прошлом, были короткими. Это будет совсем другое путешествие.

– Боюсь, что это я так загнал тебя своими требованиями.

А, думаю я, он все же понимает. И при этом никогда не снижал своих запросов. Я крепко сжимаю его руки, но не отвечаю. Хотя я и не хочу признаваться в том, что он причина моего истощения, я не стану нагло лгать, отвергая его признание. Оно слишком тяжело мне досталось.

– Я присмотрю за детьми и окончательной отделкой дома на Сассекс-сквер. Ты занимайся только своим отдыхом, – говорит он.

Хотя я и ценю его инициативу, на самом деле трое детей большую часть времени будут в школе. Рэндольф определен в закрытую подготовительную школу в Сэндройде на несколько лет, а Диана с Сарой посещают среднюю школу в Ноттинг-хилл, и я очень хочу, чтобы они получили там широкое образование как я в Беркхэмстеде. Меня беспокоит Мэриголд, которой всего два года. Она легко простужается и подхватывает болезни, ее воспитывает наша новая няня, за которой надо будет присматривать.

– Даже за Дакадилли? – спрашиваю я, называя ее домашним прозвищем.

– Особенно за Дакадилли, – отвечает он с легкой улыбкой. – Мне нужно, чтобы рядом со мной был здоровый Котик. Чтобы ты была готова к надвигающимся политическим схваткам. Не говоря уже о том, что мне будет нужен твой совет, поскольку я принимаю новый пост министра по делам колоний.

Я улыбаюсь в ответ, но улыбка моя натянута. От меня не ускользнуло, что, желая мне выздоровления, он в то же время напоминает мне о моем долге. Перед ним.

Верно ли я поступила, присоединившись к Уинстону в Египте?