Леди Клементина Черчилль

– Клемми, это письмо от Мойна[70].

– О? – небрежно отвечаю я по дороге к двери. Я не понимаю, какое отношение это письмо имеет ко мне. Уолтер Гиннесс, лорд Мойн, был помощником министра финансов, когда Уинстон был канцлером в 1920-х годах и остается его другом. Он не такой противный, как Бивербрук или Брэкен, но публичная привязанность Мойна к своей любовнице, леди Вере Броутон, не делает его приятным для меня. Однако мы с Уинстоном в прошлом октябре провели несколько замечательных недель в круизе на борту его яхты «Розаура», посетив Ливан, Сирию и Палестину.

– Да. Он приглашает нас отправиться вместе с ним ловить гигантского варана, дракона острова Комодо. Хочет доставить экземпляр в Лондонский зоопарк.

– Понимаю, – говорю я, хотя не понимаю. Зачем кому-то с такими деньгами как у лорда Мойна тратить время на ловлю рептилии, какой бы редкой она ни была, мне непонятно. Герпетология – не его профессия. Разве нет более стоящих целей или нуждающихся людей, на которых он мог бы потратить свои деньги? Полагаю, что таким людям, как Мойн, постоянно нужен вызов, и этот дракон Комодо наверняка соответствует этому.

– Странное желание, но они на четыре месяца идут в Ост-Индию.

Я сажусь за стол.

– Ост-Индию, говоришь?

– Звучит как большое приключение.

– Ты думаешь поехать? – осторожно спрашиваю я, не зная на что надеяться. Четыре месяца благословенного покоя, пока Уинстон один плавает по Индийскому океану? Или четыре месяца солнца, теплого ветра, знакомства с экзотическими культурами рядом с Уинстоном? В любом случае мне хочется перемен, подальше от Чартвелла и того занудного, порой склочного человека, которым Уинстон здесь становится.

– Как, Клемми? – снова резкий тон. – Близится конечный срок. И я должен держать пальцы на пульсе политических процессов. – Он считает своим долгом присматривать за Англией, даже когда у него нет власти.

– Ах, да, – говорю я, надеясь не выдать своего разочарования.

– Готов поспорить, Котик был бы рад сидеть на солнышке и мурлыкать, – замечает он, и я гадаю – уж не дразнит ли он меня. Но когда он продолжает, я слышу в его голосе нежность. – В письме тебя приглашают поехать без меня, если я буду занят.

– Правда? – Мне хотелось бы заставить его прочесть письмо вслух, но я должна быть осторожна. Если Уинстон ощутит жгучее желание отправиться в путь без него – неважно, просто так или из-за желания тепла в этом тусклом декабре – ему будет больно. Мы одинаково чувствительны.

– Конечно, ты не подумаешь отправиться в такое долгое путешествие без меня, – его голос на грани раздражения, и я понимаю, что говорила слишком пылко.

– Конечно, нет, Уинстон. Мне такого и в голову бы не пришло, не упомяни ты о предложении Мойна. Ты услышал в моем голосе удивление, не более.

Уинстон изучает мое лицо.

– Я знаю, что мне нужно тяжело работать, Котик, и следующие несколько месяцев я буду по уши в делах. Возможно, тебе надо поехать. Возможно, большое приключение – то, что тебе надо.

Забавно, как он лавирует между невероятным самоанализом и неспособностью думать о ком-то кроме себя. Хотя я и ценю его предложение, я удивлена и не уверена, что он искренен.

Я не отвечаю, водя носком туфли по синему ковру. Мне надо подумать в одиночестве о его игре, возможно, неискренней. Мы продолжаем необычно спокойную партию в безик, затем я ухожу в спальную отдохнуть как обычно днем, хотя состояние у меня не для отдыха. Лазурно-голубой свод моей спальни осеняет мое убежище, и я ложусь на покрывало муарового красного шелка в надежде, что если я закрою глаза, мои мысли перестанут метаться. Как учили меня мои терапевты, я делаю успокоительный вдох. Любопытно, что Уинстон всегда говорит о своей депрессии, хотя на самом деле нервы не в порядке в первую очередь у меня. Об этом он постоянно забывает.

Я открываю глаза, и взгляд мой упирается в фотографию Мэриголд в рамочке, которая всегда стоит на моем столике. Хотя я почти никогда не говорю о ней – до такой степени, что два года назад Мэри спросила меня, кто эта девочка, – она никогда не выходит у меня из головы. Часто на меня вдруг накатывают воспоминания о ней. Образы Мэри и Мэриголд всегда у меня в мыслях вместе с самокритикой по поводу меня как матери. Сердце мое начинает колотиться, и меня охватывает тревога и знакомое желание убежать.

Осмелюсь ли я уехать в Ост-Индию? Я проводила отпуск в одиночестве – особенно для «поправки» нервов, как настаивал мой доктор. Жить с Уинстоном означает частую необходимость пожить без него. Но четырехмесячная увеселительная поездка на другой край земли – совсем другое дело, и мы только в октябре вернулись из круиза на «Розауре». Мне не хочется показаться эгоисткой. Другая мать подумала бы о влиянии долгого отсутствия на ее ребенка, на сей раз Мэри, но я не такая. У нее есть Моппет, которая воспитывает ее лучше, чем я. Меня больше беспокоит, как это повлияет на Уинстона, каким распущенным он может стать без моей организованности и влияния.