Леди Клементина Черчилль

Она протягивает мне пальто, платок и ботинки, подготовленные специально для такого случая. Я набрасываю все поверх моей бледно-голубой ночной сорочки и провожу красной помадой по губам. По дороге к лестнице 15 я налетаю на Уинстона, вылезающего с внутренней лестницы в квартиру в пристройке. Я радостно приветствую его:

– Я готова, Мопс.

Он резко оборачивается ко мне. Глаза его ошеломленно выпучены.

– Ты что тут делаешь, Клемми? Лондон после ночной бомбежки – не место для тебя.

Я поднимаю бровь и выпрямляюсь во весь рост.

– Раз это место для тебя, то и для меня тоже, – я сую ему руку под локоть. – Пошли.

Он мнется, я чувствую, как он разрывается между стремлением обследовать разрушения и моей безопасностью. Я рассчитывала на этот конфликт. Наконец, он идет за мной.

Мы выходим на ночную улицу, где нас ждет бронированный автомобиль.

– Что это? – спрашивает он телохранителя, лейтенанта-коммандера Томми Томпсона, с которым я спланировала все заранее. – Не поеду я в этой консервной банке. Я еду в полицейской машине.

– Прошу прощения, сэр, но других свободных машин нет, – отвечает Томпсон, и я прячу усмешку. Я позаботилась, чтобы никаких других машин в доступе сейчас не было.

Уинстон открывает рот, и я догадываюсь, что он готов приказать бедняге Томпсону найти для него другую машину.

– Уинстон, – вмешиваюсь я, – ты же не хочешь возить меня по городу в незащищенном автомобиле? В конце концов, мы не знаем, когда кончатся бомбардировки, а там могут быть и зажигательные снаряды, и шрапнель. Меня может зацепить осколком.

Не дожидаясь его ответа, я сажусь в автомобиль и забираюсь под один из пледов, которые я положила на заднее сиденье. Какой-то момент я сижу одна, затем зову:

– Ты не едешь?

Ворча, он устраивается сзади рядом со мной. Когда я укутываю его, он отмахивается, но я снова кладу плед ему на колени.

– Стране не станет лучше, если ты не сможешь работать из-за болезни. Ночь холодная. Ты должен поберечься.

– У солдат нет такой роскоши, Клемми, с чего должна быть у меня?

Я пропускаю его слова мимо ушей, поскольку любой протест с моей стороны заставит его упереться. Вместо этого я спрашиваю:

– Как понимаю, бомбы упали у Ричмонд-парка. Мне сказать водителю или ты сам?

Он изумленно смотрит на меня, не веря, что я настроена решительно. Но он еще не знает, что я намерена сопровождать его каждую ночь. Потому что я знаю: он не станет подвергать себя ненужной опасности, если я буду рядом. И я намерена использовать его тревогу за меня как средство сдерживания и сохранения его безопасности. Мы можем появляться среди людей и поддерживать их дух, не идя прямо под бомбы, говорю я ему.

Пока мы едем, как я и предсказывала, на крыши начинает сыпаться шрапнель, и я удерживаюсь от комментария, что нам повезло оказаться в бронированной машине. На деле мы вообще не разговариваем до Ричмонд-парка, и я выхожу из машины первой. У меня челюсть падает, когда я вижу, что целая сторона дымящегося здания вокруг парка срезана напрочь; я больше не могу сдерживаться.

– Ох, Уинстон, бедный наш народ…

Он берет меня за руку.

– Вот потому я сюда и выхожу, Клемми. Чтобы помочь людям и показать, что они не одни.

Держась за руки, мы следуем за Томпсоном, который пробирается между грудами кирпича, зазубренных обломков дерева, неровных каменных блоков величиной с лошадь. Мы сжимаем фонарики, и луч моего падает на маленького игрушечного медвежонка, всего в грязи. Выпустив руку Уинстона, я поднимаю игрушку, думая о ребенке, который ее потерял.

– Уинстон, я хочу заглянуть в бомбоубежище. Есть какое-нибудь рядом? – я знаю, что он часто разговаривает с лондонцами и помогает тем, кто потерял дом или попал в бедственное положение, но я не помню каких-либо разговоров о посещении кирпичных, бетонных или металлических укрытий, которых становится все больше в дополнение к станциям метро. Маленький мальчик или девочка, потерявшие мишку, скорее всего, окажутся в одном из них.

– Да, но я не понимаю, зачем тебе это.

Я поднимаю мишку и говорю:

– Хочу увидеть, как люди переживают эти бури.

Переговорив с одним из сопровождающих нас солдат, Томпсон находит ближайшее убежище. Он показывает на арочное кирпичное строение, не больше автобуса величиной, и, открыв грубую деревянную дверь, указывает нам на вход. Острый запах пота, мочи и экскрементов бьет в нос прежде, чем мы успеваем войти.

Когда свет наших фонариков освещает крохотное пространство, к нам поворачивается море измученных лиц, в основном женщин и детей. Они смотрят на нас с грязного пола из грязных углов. Как люди выдерживают эти чудовищные условия? Я не говорю этого вслух. Но когда они узнают Уинстона, возбужденно встают и окружают нас, я пожимаю им руки и шепчу про себя:

– Господи, не дай нам подвести этих людей.

Глава тридцать третья

Ноябрь – декабрь 1940 года

Лондон, Англия