Леди мэр

— Пока на квартире Зиновия поживу: она же пустая. Да и к работе ближе. Пока Лизаветы нету — на мне опять все.

— Что же теперь будет, пап?

— Что-нибудь да будет.

— А если ничего не будет?

— Так, чтоб не было ничего, не бывает, Кыся. Что-нибудь да будет.

— А можно — я с тобой?

— Зачем?

— Да как же я теперь здесь с нею жить буду? На меня девчонки уже и так как на спидоноску смотрят.

— Ну, станет совсем плохо — приходи.

А я, значит, сижу за решеткой в темнице сырой…

Хотя она уже не сырая.

А такая однопалатная темница.

Одиночка, значит.

Довольно комфортная. Не параша, а нормальный унитаз за занавесочкой. Полочка с книгами. Детективчики, но старые. Еще про участкового Анискина. Откидной столик, зачем-то чистая толстая тетрадь и карандаши. Коечка типа солдатской, но с теплым шерстяным одеялом.

Сюда меня без объяснения причин перевели из общей камеры.

И меня почему-то даже не допрашивают.

Я не знаю, как и от кого Туманский узнал, что меня упаковали. Долли клянется, что, когда она встретилась с ним в Москве, Сим-Сим уже все знал. Подозреваю, что ему сообщила по телефону Агриппина Ивановна. Нашла мою старую корпоративную визитку и достала его. Решила, что, кроме «мухомора», у меня уже никого не осталось.

Хотя Гаша все отрицает.

Впрочем, допускаю, что Кузьма Михайлович Чичерюкин оставил в Сомове своего личного «крота», которому надлежало пасти меня и сообщать ему, если я что-нибудь выкину.

Но когда Туманский встретился с Захаром Кочетом, я знаю точно. В ночь с шестого на седьмой день моей новой отсидки. И встретились они не здесь, а в Москве, потому как Большой Захар был категорически против того, чтобы Семен Семеныч лично появились бы в губернаторских апартаментах.

Я до сих пор точно не знаю, о чем они там толковали.

Но взошел в моей одиночке Захар Ильич как ясно солнышко, лично и неожиданно, на девятый день.

Я как раз сидела над тетрадкой, кое-что просчитывала, и даже планчики рисовала всякие, когда его ко мне впустили. Как всегда, он был похож на дамского парикмахера. Только с личика мощно сбледнул. И был чем-то сильно озабочен. Пришел уже в зимнем пальто, классном таком, с воротником из стриженого волка. И — скажите, пожалуйста! — приволок коробку зефира в шоколаде.

Моя юная прапорщица, явно приставленная ко мне напостоянно, взяла у него пальто и унесла.

Он ей сказал благодушно:

— Изобрази-ка ты нам, хозяюшка, чайку… Иди! Иди! Ну что ж, у тебя тут не Сочи, но терпимо. Сам бы так сидел.

Мне стало нестерпимо весело. Он сам лез в ловушку. И я уже предвкушала, как всажу ему гвоздь в его геморрой. По самую шляпку.

— Ну зачем именно так вам сидеть, Захар Ильич? Не по чину…

— Шучу. Как живешь-можешь, Лизавета?

— Как могу, так и живу. А что это вас принесло? Я следователя жду, а его все нет и нет… В общем-то, я не спешу, и так есть чем заняться… Работаю! Вот над этим проектом.

— Что это за кубики? — рассеянно глянул он на мои чертежики.

— Я, Захар Ильич, долго думала над тем, что может стать градообразующим центром и славой Сомова, источником уверенного и постоянного дохода в казну, в конце концов, комплексом просто уникальных сооружений… Это тюрьма третьего тысячелетия. Эскизно, конечно…

— Чего?!

— Сидение в камере навело меня на мысли о потерянной пользе от такого же сидения капиталоимущих. В общем, среднестатистический российский миллионер за решеткой… Или проволокой…

— Что ты несешь? Какой миллионер?

Нет, никогда не думала, что это будет так приятно — заколачивать в его тупые мозги неординарное:

— Коррупционер, казнокрад, криминальный авторитет… Конечно, и сейчас их с радостью ждут в любой зоне или тюряге, чтоб хоть как-то подкормиться! Но где комфорт, сервис, выход в Интернет? Тем более что этим типам совершенно наплевать на тех, кто рядом, а это просто аморально, нельзя же замыкаться только на своих эгоистических интересах… Есть позабытый всеми обслуживающий персонал, есть остальные узники… И все, как всегда, упирается в наш нищенский бюджет. Я уже тщательно продумала и намерена протолкнуть в Государственную думу проект закона о частных тюрьмах. Поможете?

— О чем?!

— Да вы только представьте себе, Захар Ильич, какой простор для капитального строительства современных мест отсидки… И производств при них… А перспективы? Треть страны уже сидела, треть сидит, но ведь треть еще сядет?

— Ну, это ты губы раскатала, — ухмыляется он.

— Может быть, я и увлекаюсь, но ведь в конце концов речь идет о репутации России! Хочешь сидеть по-человечески, не покидая любимого отечества, — не жмись, построй себе камеру! Или даже тюрьму! Пока на свободе!

— Что ты мне лапшу на уши вешаешь, Басаргина?

Я распахиваю глаза в квадрат, демонстрируя крайнюю степень простодушной проникновенности:

— Но ведь я руководствуюсь заботой прежде всего лично о вас, Захар Ильич. Есть у меня предчувствие, что вам вот-вот понадобится персональная камера… И на очень долгие года. На вашем месте я бы начала строиться еще лет пять-семь назад…

— Пока на моем месте ты, а я не на твоем месте.

— Все проходит… Так чем обязана столь высоким визитом?

— А напиши-ка ты мне, Лизавета Юрьевна, на мое имя заявление.