Леди-плутовка

– Ахххх… Будь вы прокляты, раз так! Пусть Хоббс сам вас запирает. Я вовсе не хочу потерять палец!

Свист, стук чего-то брошенного в стену.

– Вот вам! – крикнул слуга, перекрывая шум. – Бегите! Чтоб вы шеи себе переломали!

После этого стало невозможно разобрать шаги. Ушел ли слуга?

Собаки вернулись к музыкальному салону и стали с воем скрестись в дверь. Слуга, должно быть, пошел спать.

– Повезло, – прошептала Изабел, – что слуга ненавидит псов. Заметь он, что они слишком интересуются этой комнатой…

– Это все анисовые кексы, – пробормотал Каллум. – Говорил же я, что они начинают беспокоиться.

– Но и устоять не могут.

Она быстро развязала принесенный с собой мешочек и вытащила завернутый в бумагу пакет. Атака на дверь усилилась, когда она развернула бумагу, в которой оказалось с полдюжины маленьких кексов, и прошептала:

– Любой из них усыпит собаку.

Пролезут ли кексы под дверь?

Каллум вовсе не стремился открыть ее и подвергнуться нападению больших псов. Может, все-таки пролезут, если их сплющить?

Он снова завернул кексы в бумагу и сжал в ладонях. Изабел встрепенулась, но тут же понимающе кивнула.

– Не больше двух за раз. На случай если один пес сожрет два сразу.

Он присел на корточки перед дверью, благодаря Бога за каждый дюйм надежного дерева между ним и огромными гончими, клички которых, как сообщила Изабел, Гог и Магог. Дверь пока выдерживала, но кому-то придется заново закрашивать царапины от когтей.

Он опять развернул кексы, положил один у двери и кончиками пальцев протиснул в узкую щель. Пальцев коснулось жаркое собачье дыхание. Он отдернул руку, и царапанье прекратилось. Судя по звукам, пес принюхивался.

Он повторил процедуру со вторым кексом и встал, вытирая пальцы о бумажную обертку. Оставалось ждать, а Каллум, как всякий полицейский, к этому привык.

Ожидать вместе с леди Изабел Морроу? Никаких трудностей.

Они одни, в темной тихой комнате, более уединенной, чем грот в Воксхолле, где над головами взрывались фейерверки, когда они наслаждались друг другом. Как могла та ночь привести к этой?

Слава богу, привела и это не последнее появление леди Изабел Морроу в его жизни.

Ее волосы, освещенные только лунным светом, казались такими же черными, как одежда. Лицо словно излучало сияние.

– Что это? – тихо спросила она с некоторым трепетом. – Слышите…

– Ничего не слышу. И вы прекрасны.

Она мгновенно отвернулась.

– Как вы можете говорить это в такое время?

– Потому что это правда. Правда в любое время.

– Сладкие речи…

Она покачала головой, но, должно быть, поверила, потому что шагнула к нему и положила голову на плечо. Ее волосы щекотали его шею, подбородок. Груди прижались к его груди, руки обвили талию.

И вот он все еще держит дурацкий, но необходимый пакет анисовых кексов, не в силах обнять ее обеими руками, как втайне желал.

Но у него была одна свободная рука.

Он прижал ладонь к ее пояснице, наслаждаясь скольжением по ткани старой рубашки, которую она надела. Он держал ее, гладил, ласкал, прижимал к себе. И они ждали в молчании, остро ощущая это молчание и друг друга.

И вдруг… храп! Храп под дверью. Потом шарканье, тихое рычанье.

Изабел насторожилась и, протиснувшись мимо Каллума, довольно громко прошептала.

– Сидеть!

Цоканье собачьих ногтей и… храп.

Каллум медленно нажал на ручку и приоткрыл дверь. Каждый звук заставлял его ежиться. В тусклом свете он различил спящую собаку, одну, а куда подевалась вторая?

Каллум вытащил кекс из пакета и, положив рядом со спящим псом, пояснил:

– На случай, если второй вернется.

Изабел кивнула, и он отдал ей оставшиеся кексы, которые она опять положила в мешочек. Каллум поплотнее завернул картину и сунул под мышку.

Оставив дверь приоткрытой, они покинули музыкальный салон, теперь казавшийся безопасным и знакомым, соприкасаясь указательными пальцами, чтобы не потерять друг друга в темноте.

Глаза Каллума привыкли к неяркому свету в музыкальном салоне, а в коридоре он шагал почти вслепую. Молчание угнетало, тьма тяжело лежала на глазах. Пустота… кругом пустота… нет, впереди более темный прямоугольник. Дверь?

Изабел протянула руку и ощупала дверь в поисках ручки.

Каллум медленно выдохнул. Это кабинет.

Изабел открыла дверь, стараясь действовать так же осторожно, как он в музыкальном салоне, и Каллум шагнул внутрь.

Рисунок Изабел не давал представления о тесноте комнаты, где буквально царил гигантский письменный стол: тень потемнее среди других теней. Тяжелые гардины закрывали оба окна. Он немного отодвинул одну, и полумесяц посеребрил мрак.

Слабый свет, но его достаточно, чтобы различить, где висит картина: в центре стены прямо над столом. Не особенно велика, но слишком мала для таких хлопот.

Он развернул и поднял картину. Вот они: три почти голые женщины с упругими бледными конечностями и безрадостными лицами. На взгляд Каллума, картины были совершенно одинаковыми, но, может, при ярком свете разница будет заметна? Или для этого нужно знать оригинал так же хорошо, как подделку? Неважно. Подделка должна исчезнуть, а три грации Боттичелли останутся.