Леди-плутовка

О да, конечно, человека, который предпочел убить себя, чем… Что: увидеть, как рушится все, ради чего он работал; вернуть картины, спрятанные в потайной комнате; наблюдать, как его жена становится другой – такой, которая вряд ли его бы устроила?

Потому что она становится другой. Не так ли? Задает вопросы, и не только о себе. Строит планы, и не только ради других людей.

– У нас с Эндрю был не тот брак, которого я ожидала.

Готова ли она рассказать Каллуму? Она никогда раньше не рассказывала. Никому. Но он казался заслуживающим доверия. Он слышал ее. Хотел знать все. Сам об этом сказал.

– Это был настоящий брак, но в одной постели мы бывали нечасто. Он предпочитал живым женщинам нарисованных: белоснежная кожа, гладкие руки, без волос на теле. Я не могла сравниться с шедеврами живописи.

– Ох уж эти картины, – процедил Каллум, – те, к которым у него был личный интерес. Будь он проклят!

– Я не виню себя.

Больше не винит. Но когда-то винила. Ее тело было не из тех, которые привлекали Эндрю. В потайной комнате хранилось достаточно доказательств. Каким ударом было ее обнаружить! И это в тот момент, когда Изабел думала, что исцелилась от боли, причиненной его самоубийством. Нарисованные Венеры, безупречные и соблазнительные; девы с прекрасными лицами, одновременно невинные и гологрудые, идеально выписанные и бесконечно обнаженные, открытые похотливым взглядам.

– Нельзя плохо говорить о мертвых, – заключил Каллум, – поэтому я не скажу, что он был негодяем, женившись на тебе; зная, что никогда не сможет ценить тебя так, как ты того заслуживаешь.

Он забрал в ладонь пальцы ее ноги: прикосновение вроде бы обычное, но его темные глаза при этом так горели! Этот взгляд сделал происходившее чем-то интимным, прекрасным, чувственным, напомнив о том, что произошло между ними и что может случиться снова, если она осмелится.

Осмелится ли? Хочет ли?

Конечно, она хотела. Хотела с той минуты, как он прижал ее к груди. Возможно, с той минуты, как он сопровождал ее в квартиру Батлера.

Ее жизнь стала принимать неожиданные обороты с тех пор, как Каллум Дженкс стал частью этой жизни, а если она осмелится, он навсегда останется рядом.

– Как по-твоему, – начала она робко, – ты мог бы снова любить меня?

– Мог бы, но обстоятельства должны быть идеальными.

– Какими именно? – Ее щеки горели. – Я не волнуюсь насчет беременности: со мной этого никогда не случалось.

– Возможность всегда есть, хотя я принимаю меры предосторожности. Но я сейчас не об этом.

Он медленно закатал штанины ее мальчишечьих брюк.

– Прежде чем любить тебя свободно, я должен получить титул и состояние.

– Ты думаешь обо мне так плохо, что предполагаешь, будто я ожидаю чего-то подобного?

Правая штанина была закатана до середины икры, левая – почти до колена.

– Нет, леди Изабел. Я думаю о вас настолько хорошо. Вы порядочная вдова и дочь маркиза, и заслуживаете подобного.

– Сегодня я не дочь маркиза. И уж точно не порядочная вдова. Я воровка.

– Но с воровкой я тоже не могу лечь в постель: как офицер полиции я обязан притащить воровку к магистрату, – произнес Каллум, поглаживая ее нежную кожу под коленом.

– Сегодня ты воровка?

Она дрожала от озноба, охваченная восхитительными ощущениями.

– Если я откажусь от своих ролей на сегодня, может, откажешься и ты?

– Но кем тогда я буду? – Он выглядел серьезным, тогда как она намеревалась подразнить его. – Если не офицером полиции, кем тогда?

Вопрос, похоже, его беспокоил.

Она приподнялась, поймала его руку и стала растирать загрубевшие пальцы.

– Ты просто Каллум, а я – Изабел.

– То, что мы сделали, сделали вместе. И я надеюсь, сделаем больше.

Боже, она опять бросается ему на шею – или бросится, если больная щиколотка позволит сделать столь решительный жест.

Взгляды их встретились. Он улыбнулся насмешливо и нежно.

– Знаешь, почему я помог тебе сегодня?

– Ради правосудия? – предположила она.

Он покачал головой.

– Потому что нашел меня неотразимой?

– Ты почти права. Но, мадам, я очень хорошо умею противиться тому, чему противиться не желаю.

– Тогда почему?

Он посмотрел на их сцепленные руки и пошевелил пальцами, чтобы переплести еще теснее.

– Потому что я подвел Гарри. И закон подвел Гарри. Я знаю, как это больно, когда подводишь кого-то, и чувствовать себя связанным законом, который, как ты надеялся, спасет тебя. Я хотел оградить тебя от этого.

Она что-то упустила.

– Но почему?

Он прикрыл глаза.

– Я не настолько холоден, как кажусь.

– Так ты сделал это ради меня? – ахнула она. – Потому что… я тебе небезразлична?

В нескольких улицах отсюда, в кабинете герцога Ардмора, три грации Боттичелли танцевали. В другом доме, доме художника, по-прежнему спрятанные в трость, ранее скрывавшую шпагу, а может, освещенные улыбкой Анжелики Батлер, три куда более молодые грации образовали бесконечный круг. Но и старые, и молодые не улыбались во время танца.

Зато, как ни удивительно, улыбался Каллум. Это была не обычная его гримаса, вызванная борьбой долга с веселостью. Эта улыбка была настоящей. Открытой, нежной и счастливой.

– Я так люблю, когда ты улыбаешься, – прошептала Изабел.