Леди Полночь

Лос-Анджелес, 2008 год

Джулиан никогда не забудет тот день, когда его дядюшка приехал в Институт Лос-Анджелеса.

Это был его третий визит, хотя его брат Эндрю, отец Джулиана, и возглавлял крупнейший Институт на Западном побережье почти пятнадцать лет. Отношения Эндрю с остальными Блэкторнами обострились, после того как у него на пороге появилась женщина-фэйри с двумя маленькими детьми на руках и заявила, что это сын и дочь Эндрю от леди Нериссы, подданной Благого Двора, о которых теперь предстоит заботиться их отцу.

Жена Эндрю приняла их как родных, окружила их любовью и заботой и относилась к ним так же, как к собственным детям, но это не спасло положения. Джулиану всегда казалось, что отец чего-то недоговаривает. Артур, похоже, склонен был согласиться с племянником, но никто из них никогда не поднимал этот вопрос, а теперь Эндрю был мертв, и Джулиан полагал, что историю он унес с собой в могилу.

Джулиан стоял на крыльце Института и наблюдал, как дядюшка выходит из машины, на которой Диана привезла его из аэропорта. Артур мог переместиться сюда при помощи портала, но предпочел воспользоваться обычным транспортом. Он устал с дороги и казался помятым. Диана шла следом за ним. Джулиан видел, что губы ее сжались в тонкую линию, и раздумывал, не сказал ли дядюшка чего такого, что расстроило ее по пути. Оставалось лишь надеяться, что этого не случилось: Диана провела в Институте Лос-Анджелеса всего месяц, но Джулиан уже души в ней не чаял. Ему очень хотелось, чтобы они с Артуром поладили.

Артур вошел в холл Института и прищурился – после яркого солнца его глаза не сразу привыкли к полумраку. Остальные Блэкторны встречали его у лестницы, нарядно одетые: на Дрю было бархатное платье, а Тиберий повязал галстук на шею. Ливви держала на руках Тавви и светилась надеждой. Эмма стояла чуть в стороне, явно понимая, что теперь стала частью семейства, но пока не чувствуя себя одной из них.

Ее косы были уложены вокруг головы и напоминали тугие мотки корабельной веревки. Джулиан и сейчас видел их как наяву.

Диана представила всех по очереди. Джулиан протянул руку дядюшке, который даже вблизи не казался похожим на его отца. Может, это было и к лучшему. Последнее воспоминание Джулиана об отце было не слишком приятным.

Артур с силой пожал руку племяннику. Джулиан не сводил с него глаз. У Артура были типичные для Блэкторнов каштановые волосы, в которых сквозила седина, и сине-зеленые глаза, скрытые стеклами очков. Черты его лица были крупными, грубыми. Он до сих пор слегка прихрамывал из-за увечья, полученного на Темной войне.

Когда Артур повернулся, чтобы поздороваться с остальными детьми, Джулиан почувствовал, как кровь вскипела в его жилах. Он увидел, с какой надеждой посмотрела на дядюшку Дрю, заметил, как стеснительно отвел глаза Тай, и подумал: «Люби их. Люби их. Во имя Ангела люби их».

Любить его самого, Джулиана, было необязательно. Ему было двенадцать. Он уже вырос. У него на коже есть Метки. Он – Сумеречный охотник. У него есть Эмма. Но всем остальным нужно было, чтобы кто-то целовал их перед сном, отгонял их кошмары, бинтовал разбитые коленки и облегчал им боль. Чтобы кто-то помогал им взрослеть.

Артур подошел к Друзилле и неловко пожал ей руку. Улыбка сошла с ее круглого лица, когда он сразу направился к Ливви, не обратив внимания на Тавви, а затем наклонился к Тиберию и протянул руку ему.

Тай не пожал ее.

– Взгляни на меня, Тиберий, – хрипловато сказал Артур и прочистил горло. – Тиберий! – Он выпрямился и повернулся к Джулиану. – Почему он не смотрит на меня?

– Он не очень любит встречаться глазами с другими людьми, – объяснил Джулиан.

– Почему? – спросил Артур. – Что с ним не так?

Джулиан увидел, как Ливви взяла брата за руку.

Только это и удержало его от того, чтобы оттолкнуть дядюшку и самому броситься к Таю.

– Ничего. Такой уж у него характер.

– Странно, – бросил Артур, отвернулся от Тая и тем самым навсегда отказался от него, а затем посмотрел на Диану. – Где мой кабинет?

Диана еще сильнее поджала губы. Джулиан словно получил удар под дых.

– Диана не живет здесь и не работает на нас, – объяснил он. – Она наставник, она работает на Конклав. Я покажу ваш кабинет.

– Хорошо. – Дядюшка Артур поднял чемодан. – У меня много дел.

Джулиан пошел по лестнице, чувствуя, что его голова взрывается от бесконечного монолога дядюшки Артура о важнейшей монографии об «Илиаде», над которой он работал. Судя по всему, Темная война прервала его исследования и часть бумаг погибла при нападении на Лондонский Институт.

– От войны одни неудобства, – сказал Артур и вошел в кабинет, который еще недавно принадлежал отцу Джулиана. Стены были обиты светлым деревом, огромные окна выходили на море.

«Особенно для тех, кто гибнет на войне», – подумал Джулиан, но его дядюшка уже качал головой. Пальцы, которыми он сжимал ручку чемодана, побелели.

– О нет, нет, – пробормотал Артур. – Это никуда не годится. – Он отвернулся от окон, и Джулиан заметил, что дядюшка побледнел, а на лбу у него выступила испарина. – Слишком много стекла, – добавил он. – Свет слишком яркий. Его слишком много. – Он кашлянул. – Здесь есть мансарда?

Джулиан много лет не поднимался в институтскую мансарду, но знал, что туда ведет узкая лестница с четвертого этажа. Он привел туда дядюшку и закашлялся от пыли. Пол в комнате почернел от плесени, все было заставлено старыми сундуками, в углу стоял огромный стол со сломанной ножкой.

Дядюшка Артур опустил чемодан на пол.

– Превосходно, – сказал он.

Джулиан больше не видел его до следующего вечера, когда голод заставил дядюшку спуститься. Артур молча сидел за обеденным столом и ел украдкой. Эмма попыталась поговорить с ним тем вечером, а затем и следующим. Но в конце концов сдалась даже она.

– Мне он не нравится, – однажды сказала Друзилла, хмуро смотря ему вслед. – Может, Конклав пришлет нам другого дядюшку?

Джулиан обнял сестру.

– Боюсь, другого у нас нет. Только этот.

Артур все больше замыкался в себе. Иногда он говорил стихами или вставлял в свою речь латинские фразы, а один раз даже обратился к Джулиану на древнегреческом, чтобы тот передал ему соль. Однажды Диана осталась на ужин и, когда Артур удалился наверх, отвела Джулиана в сторонку.

– Может, лучше ему не есть со всеми вместе? – тихо сказала она. – Ты мог бы относить ему еду по вечерам.

Джулиан кивнул. Злоба и страх, от которых его голова как будто разрывалась на части, сменились тупым разочарованием. Дядюшка Артур не готов был любить его сестер и братьев. Он не готов был укладывать их в кровать и целовать им разбитые коленки. Он вообще не готов был им помогать.

И Джулиан решил, что должен любить их вдвое сильнее, чем любой взрослый. Как-то вечером, когда дядюшка провел в Институте уже несколько месяцев, Джулиан поднимался в мансарду с подносом в руках (ужин был незатейлив: холодные спагетти, тосты и чай) и думал, что ради сестер и братьев пойдет на все, даст им все, чего им хочется, исполнит любое их желание. Он хотел, чтобы они никогда не страдали от того, чего им не суждено получить, и готов был любить их так, чтобы этой любовью окупить все, что они потеряли.

Он плечом открыл дверь в мансарду. На миг ему показалось, что в комнате никого нет, что дядюшка вышел, спустился вниз или решил поспать, как порой случалось.

– Эндрю?

Дядюшка Артур, сгорбившись, сидел на полу, прислонившись к огромному столу. Казалось, вокруг него простирается чернота. Джулиан не сразу понял, что это кровь – черная в тусклом свете. Липкие лужи были повсюду, они сохли на полу, склеивали вместе отдельные листки бумаги. Рукава рубашки Артура были закатаны, сама рубашка заляпана алыми пятнами. В правой руке он держал тупой нож.

– Эндрю, – хрипло сказал он и повернул голову к Джулиану. – Прости меня. Я должен был. Должен – слишком много мыслей. Снов. Кровь приносит их голоса. Я выпускаю ее и перестаю их слышать.

Джулиан сумел лишь выдавить:

– Чьи голоса?

– Ангелов неба, – ответил Артур, – и демонов тьмы.

Он прижал подушечку пальца к лезвию и стал смотреть, как наливается блестящая капля крови.

Но Джулиан его уже не видел. Он сжимал в руках поднос, словно услышав свой приговор, и думал о Конклаве и о Законе.

«Сумасшествие» – такой диагноз ставили Сумеречным охотникам, если они слышали голоса, которых никто больше не слышал, и видели вещи, которых никто больше не видел. Были и другие слова, похуже этого, но не было ни понимания, ни сочувствия, ни терпимости. Сумасшествие было пороком, признаком того, что твой мозг отторгает великолепие ангельской крови. Всех, кого признавали сумасшедшими, заключали в Базильяс и никогда не выпускали оттуда.

И им точно не позволяли руководить Институтами.

Похоже, недостаток любви был еще не худшей из проблем, с которыми предстояло столкнуться сестрам и братьям Блэкторн.