Леди в озере

– Это не про меня. У меня есть мозги. Они почти атрофировались из-за того, что я ими не пользовалась, и теперь я хочу наверстать.

– В газете, и притом в «Стар»… – Семья Моргенштерн утром читала «Бикон», во второй половине дня «Лайт» и с подозрением относилась к тем, кто предпочитал другие газеты. Мать Мэдди даже никогда не видела ее работы. – Послушай, Мэдлин, я знаю.

Ее мать пристально посмотрела на нее, и она вдруг вновь почувствовала себя шестнадцатилетней – но только на миг. Что может знать мать? Подозревает ли, что Мэдди не была девственницей, когда выходила замуж, что сделала аборт на Парк-Хайтс? Она никак не может знать, что Мэдди разыскала Аллана, еще раз занялась с ним любовью, а затем вернулась домой и зачала ребенка от Милтона. И уж точно ни от кого не могла услышать про Мэдди и Ферди (как же смешно звучат вместе их имена, но как правильно). А если узнал Диллер – что с того? Ее мать никак не может столкнуться с ним или его женой в «Севен локс».

– Ты могла бы вернуться домой к первому октября, – сказала ее мать. – В каждом браке свои трудности. – Она посмотрела на мужа, который успел сложить на тарелке аккуратную кучку из фисташек. Его выбрали ее родители, решив, что он единственный подходящий кандидат на руку старшей дочери – словно по шиддух[126] или как во времена «Скрипача на крыше»[127]. Родители ее матери, немецкие евреи, пришли бы в ужас от такого сравнения, узнай они, что оно пришло в голову Мэдди, но так ведь похоже на правду. Притом отец даже не родился в Америке – он появился на свет на корабле, который шел в США. В тысяча девятьсот шестом. Шестьдесят лет назад. Как 1906 и 1966 годы могут быть частями одного и того же века? В 1906 году не было мировых войн, и большинство людей не имели телефонов и машин. В 1906 году женщины не могли голосовать, а черные мужчины по закону могли, но на практике – нет.

Как же ее родители далеки от нее. И она тоже далека от себя самой. Мэдди не могла поверить, что она – это та самая женщина, что когда-то сидела на этом стуле на Рош ха-Шана и поглощала точно такую же еду, за вычетом паштета из куриной печенки. Она ощутила холод, как будто сквозь нее прошел призрак, но то был призрак ее прежней. Что там 1906 и 1966 годы, она не могла поверить, что 1965-й и 1966-й представляют собой части одного и того же века. Она стала другой. Неужели мать не чувствует, насколько она теперь другая?

Неделю спустя, на Йом-Киппур, она не пошла в синагогу, хотя по привычке и постилась до захода солнца. А потом, придя с Сетом в ресторан «У Пола Чена», заказала слишком много еды и отнесла то, что они не съели, домой, уверенная, что придет Ферди.

И он пришел.

Октябрь 1966 года

– Когда у тебя день рождения?

Ферди и Мэдди лежали вместе, наслаждаясь первой по-настоящему холодной ночью осени, ночью, когда на кровать возвращаются лоскутные одеяла, а окно открывают всего на два дюйма. Даже здесь, над шумной и грязной Малберри, в воздухе чувствовалась свежесть.

– Почему ты спрашиваешь?

– А почему не могу спросить? Мы видимся уже почти год, а у тебя пока не было дня рождения, во всяком случае, насколько я знаю.

– Не год, а девять месяцев, – сказала Мэдди.

– Это почти год, разве нет? – Голос звучал удивленно, но к этому примешивалась легкая обида, как будто Мэдди умалила значимость их отношений.

– В ноябре, – ответила она. – Десятого ноября.

– И тебе исполнится тридцать восемь.

На сей раз обиделась уже она. Ей казалось, что она не выглядит на свой возраст. Должно быть, Ферди понял свой промах, потому что добавил:

– В тот день, когда мы познакомились, я попросил тебя предъявить права. И запомнил год, но не день рождения. Какой хочешь подарок?

– О, мне не нужен подарок.

– А вдруг мне нужно тебе его подарить, ты никогда об этом не думала?

Она почти инстинктивно начала целовать его, начала перемещать свое тело вниз, прижимаясь к худому животу с выступающим пупком. Только потом до нее дошло, как много раз она поступала так же, чтобы избежать некоторых разговоров. Когда Ферди говорил что-то, отдающее романтикой или отношениями, она отвлекала его с помощью секса. И себя тоже. Ей нравилось доставлять ему удовольствие, потому что он всегда доставлял удовольствие ей. Для других мужчин ее удовольствие было чем-то второстепенным. Иногда она получала его, иногда только делала вид, будто ей хорошо, и Милтон никогда не мог отличить одно от другого. Аллан любил процесс соблазнения. Может, он предпочитал девственниц именно потому, что им не с кем было его сравнивать? Ведь первый любовник всегда кажется самым лучшим.

– Тридцать восемь – такой дурацкий возраст, – сказала она потом. – Это не сорок, но уже под сорок. – Она на миг замолчала. – А сколько тебе? И когда у тебя день рождения?

– В декабре. Двадцать пятого.

Но он так и не сказал, сколько ему лет.