Леди в озере

– Тогда у тебя, вероятно, никогда не бывает настоящего дня рождения. Но для меня двадцать пятое декабря ничего не значит. В этот день мы можем сделать то, что делают евреи – поесть китайской еды. – Она не добавила: и пойти в кино, хотя именно утренний сеанс и последующее поедание китайских блюд были традицией в семье Шварцев. – В постели. – Кажется, он помрачнел. – Старая шутка. Возьми печенье с предсказанием, прочитай предсказание и добавь слова: в постели. – Он не засмеялся. – В твой день рождения мы можем заниматься тем, чего хотел бы ты сам.

– Я бы хотел… – Ее сердце замерло – она боялась, что он попросит чего-нибудь такого, чего она никогда не сможет ему дать. Но вместо этого он уткнулся лицом в ее грудь, но не потому, что пытался отвлечь ее. – Я бы хотел подарить тебе весь мир, Мэдди.

– Мне не нужен весь мир, – сказала она. – Ты уже подарил мне больше, чем я когда-либо могла вообразить.

Она надела халат и пошла приготовить что-нибудь поесть и выпить. По второму каналу шла «Гавань дьявола», что-то вроде криминальной драмы, а в «Полуночном кино» на одиннадцатом показывали «Голос ее хозяина», судя по всему, комедию, где речь шла о невозможной любви: любимый сюжет Шекспира, но исполненный на куда более низком уровне. Мэдди предоставила право выбора Ферди и удивилась, когда он выбрал комедию, которая шла уже тридцать минут.

Завтра на работе она будет чувствовать себя усталой, раз так поздно ляжет спать. Но не все ли равно? Нет нужды быть свежей, чтобы открывать письма, отвечать на телефонные звонки и приносить мистеру Хиту обед.

– Я преподнесу тебе самый лучший подарок, – сказал вдруг Ферди, положив руку на ее бедро. Она подумала, что он опять хочет заняться любовью, но он продолжал смотреть фильм. В конце концов она заснула, а когда будильник зазвонил в шесть тридцать, только поднос с пустой тарелкой и двумя пустыми бокалами доказывал, что он вообще был здесь.

Октябрь 1966 года

Милтон хочет встретиться. За обедом, сказал он, позвонив сам, вместо того чтобы поручить Сету. Только вдвоем, уточнил он и предложил их любимый ресторан «У Дэнни», так что Мэдди пришлось объяснять, что на обед в ее распоряжении максимум час и она почти всегда обедает за рабочим столом. Когда доберется до «У Дэнни», времени останется только на то, чтобы попить, после чего надо будет возвращаться на работу.

– Тогда за ужином. В «У Тио Пепе».

Нет, решила она, там слишком роскошно. И предложила поужинать в ресторане «Маркони», находящемся в шаговой доступности от ее квартиры. Так будет достаточно времени, чтобы вернуться домой, переодеться и встретиться в шесть тридцать. К тому же, хотя еда там восхитительная, освещение в «Маркони» яркое и совершенно не романтичное.

Однако просьба о встрече вызывала беспокойство. Он звонил и прежде; иногда это были сердитые звонки, иногда благожелательные, иногда и то, и другое одновременно. Но чтобы встретиться лицом к лицу наедине – такого не было с января. Он продолжал посылать ей небольшие суммы денег, но суммы эти все время были разными, и она никогда не знала, когда именно он сделает очередной платеж. Сет вручал конверт на еженедельной встрече и говорил:

– Папа сказал: чтобы заплатить за ужин.

Денег в конверте всегда оказывалось больше, чем надо было, чтобы заплатить за ужин в «Сабарбан хаусе» или в китайском ресторане Пола Чена, но меньше, чем месячная арендная плата за ее квартиру. Странный жест, который можно было счесть и враждебным, и благожелательным. Мэдди решила: не стоит его винить. Как-никак она разбила его сердце. И ради чего. Наверное, Милтону было бы легче, если бы она оставила его ради какого-нибудь более успешного и богатого мужчины – например, Уоллеса Райта. Ради кого-нибудь или чего-нибудь весомого. Ему наверняка казалось оскорбительным, что его жена ушла всего лишь, чтобы работать на побегушках в газете, притом почти без надежды на карьерный рост. (Ее имя ни разу не было упомянуто в материалах после статьи о Шервудах, и все достижения руководство газеты списывало на простое везение, в котором нет личной заслуги.) Он, разумеется, никогда не бывал в ее квартире, но наверняка догадывался, что та целиком могла бы уместиться в гостиной их дома в Пайксвилле.

Должно быть, все это казалось ему непостижимым. Как и ей самой.

Она одевалась тщательно, стараясь найти золотую середину между новой и прежней собой. Одно из ее наиболее длинных платьев, немного ниже колен. Туфли на высоком каблуке вместо сапог, которые она предпочитала теперь. Волосы в пучок, небольшой начес. Из украшений только серебряная брошка в виде рукописной буквы «М», которую она купила в комиссионном магазине в Феллз-Пойнт. Мэдди часто гадала, как звали женщину, сдавшую эту брошку, и что означала эта «М». Она вспомнила, как после свадьбы радовалась тому, что ее монограмма будет состоять из двух строчных букв «m» – Мэдлин Моргенштерн, – стоящих по бокам от заглавной «S» – «Schwartz». Так красиво, так симметрично. Она была в таком восторге от этих букв, вышитых на белье в ее приданом.