Леди в озере

Она встала на его пути, готовая воскликнуть: «Как тесен мир!» Но, встретившись с ним взглядом, не смогла притворяться и расплакалась, притом некрасиво. Не говоря ни слова, Аллан взял ее за локоть и отвел в квартиру. Налил крепкого спиртного и приготовил еду из того, что имелось в холодильнике, говоря о том и о сем. Она попыталась объясниться насчет портрета, спасти свою гордость, заявив, что с ней связался владелец картинной галереи, не уверенный в том, имеет ли он право выставить ее изображение на продажу. Аллан слушал ее терпеливо, не пытаясь опровергнуть обман, и от этого стало еще хуже. Сказал, что жена сейчас в Мексике, поскольку решила, что не может писать картины в Нью-Йорке в холодные месяцы. А Аллан-младший, разумеется, в университете. В Йеле.

Разумеется? Ах, да, он же тоже учился в Йеле. Часто говорил.

– Мой сын еще мальчик, – задумчиво проговорил он. – А ты, хотя тебе столько же, сколько и ему, женщина до кончиков ногтей. – Он посмотрел на обручальное кольцо на ее руке, но ничего не сказал.

– Ты сделал меня женщиной.

– Нет, дорогая, ты была женщиной и до того, как я познакомился с тобой. И я хотел, чтобы ты хотя бы раз в жизни получила удовольствие, используя свое тело по его назначению. Такой женщине, как ты, следовало бы быть любовницей короля. И тем летом я показал тебе, как это должно быть.

– Значит, ты был королем?

Он засмеялся.

– О, Мэдди! Знаю, что я подлец. Ужасный человек. Мне всегда хотелось тебе это сказать. Ты была прекрасна, хотела меня, и я ничего не мог с собой поделать. Я уверен, что дело было в какой-то битве с сыном из разряда тех, о которых толковал Фрейд, в моем желании занять его место, самоутвердиться, отстоять права патриарха. Но не стану ни за что извиняться. Ведь в глубине души ты понимаешь, что должна быть мне благодарна. Признайся – то, что у тебя есть сегодня, не то же самое.

– Оно лучше, – сказала она.

– Не лги.

– Не лгу. – И то была правда.

– Послушай, я не говорю, что настолько искусен в любви, что со мной не может сравниться ни один другой мужчина. Но то, что делали мы с тобой, было чувственным удовольствием, мы самозабвенно предавались страсти. Ты не можешь получить это в браке.

Мэдди хотелось доказать ему, что он не прав. И – совершенно странным, иррациональным образом – сделать это можно было, только занявшись с ним любовью. Они осквернили супружеское ложе, занимаясь сексом перед картинами его жены. (Те были великолепны, и она пожалела, что ей не по карману их купить.) Секс был неплох, энергичен, но после крупного Милтона Аллан показался ей бледным и худосочным. Она переборола его.

Следующим вечером, менее чем через час после того, как она сошла с автобуса, Мэдди занялась любовью с Милтоном со страстью и уверенностью, так восхитившими его, что он предложил ей почаще ездить в театр.

Девять месяцев и две недели спустя на свет появился Сет, крупный, почти десять фунтов[120]. Она никогда не сомневалась, что это ребенок Милтона. Вылитый отец с первой минуты жизни.

Сейчас, шестнадцать лет спустя, сидя на скамейке в центре Балтимора, она по-прежнему не сомневалась в том, кто отец Сета. В тот раз секс с Алланом Дерстом-старшим не был ошибкой. Это помогло ей разрушить его чары, и именно поэтому она наконец смогла зачать от Милтона. Помня, с какой легкостью она забеременела в то лето, когда ей было семнадцать, Мэдди ожидала, что легко забеременеет и в двадцать. Но Сет стал первым и единственным ребенком, которого она доносила.

И только теперь она поняла, как близка была катастрофа, как легко ее жизнь могла быть разрушена их связью и даже тем совокуплением в Нью-Йорке. Почему она так рисковала? Но Аллан ошибался – ее чувственность не была чем-то мимолетным, подарком от него на один короткий сезон. Эта чувственность была с ней всегда и остается сейчас. Если она когда-нибудь выйдет замуж снова, когда сможет позволить себе роскошь выбирать, то и в браке у нее будет такая же страсть. Наверняка это возможно.

Она старалась не думать о призраке ребенка, оставленного ею в подвальном кабинете того врача, которого Аллан-старший нашел для нее. И о том, как у нее обрывалось сердце, когда кто-нибудь при ней высказывал сожаление, что Сету приходится расти единственным в семье. Возможно, Милтон и простил бы, что до брака у нее был мужчина, но он ни за что не смог бы принять то, что произошло в кабинете врача. Но она наказана за грехи, разве нет? У нее всего один сын, хотя она желала иметь много детей, по меньшей мере троих – и среди них хотя бы одну дочь. Она была бы ей такой хорошей матерью.

Даже хорошие девушки совершают ошибки, когда они влюблены. Но они не заслуживают, чтобы за это их постигала смерть. Мэдди смогла остаться в живых. А Клео Шервуд – нет.

Август 1966 года