Ледяная княжна

– Но… – попытался возразить один из конвоиров и нарвался на повторное и угрожающее:

– Свободны!

Конвоиров как ветром сдуло. Полотнище удовлетворенно захлопнулось за ними. Я хмыкнула – дисциплина, однако, – прошла к столу, выдвинула табурет и уселась. Зоркий взгляд голодного человека (тушенка уже испарилась от беготни по лесу) выхватил стоящий на столе котелок, заботливо обернутый в газету. Пододвинула к себе, открыла крышку. Мм, каша с мясом. Уже успела остыть, но еще не заледенела.

Мужчина наконец дописал свое важное донесение, отложил перьевую ручку в сторону, помахал листом, подсушивая чернила.

– Так проголодалась? Давно по лесам бегаешь? – спросил он, не глядя мне в глаза.

– С тех пор как к нам решила наведаться Тайная канцелярия, – пробубнила я с набитым ртом.

Высоко поднятые брови и неодобрительный взгляд отца… Да, я в курсе, что мои манеры значительно ухудшились за последние дни, но время такое, что не до манер.

– Значит, канцелярия.

Тонкие пальцы рассерженно забарабанили по краю стола. Отец рывком поднялся, потер лицо. Я следила за ним и видела, как он устал, как опухли и покраснели от бессонных ночей глаза, а лицо осунулось и побледнело.

Отец опустился передо мной на колени.

– Она была права, твой дар еще удивит своей силой. – Вглядываясь в мое лицо, он покачал головой и огорченно поджал губы.

– Я тоже рада тебя видеть, папа. – Я отложила ложку в сторону.

– Прости, – выдохнул он, обнимая меня, – прости за все, солнышко.

В Танилграде отца уважали за твердость, он всегда держал свое слово. К нему приходили за советом соседи, отцу прочили место народного судьи, так как в споре его нельзя было подкупом заставить встать на чью-либо сторону. Он был опорой семьи, нашей каменной стеной, за которой так легко было укрыться маленькой девочке. Но девочка выросла, а стена оказалась с тайниками.

Я отстранилась, чувствуя огромную неловкость. Он понял. Встал, отвернулся к стене палатки, как будто там можно было найти подсказку по разбиванию стен между близкими.

Повисло тягостное молчание. Глупо. Я так мечтала об этой встрече, так надеялась на нее, а теперь сердце разрывалось пополам от противоречивых обид, и любовь в нем боролась с оскорбленной гордостью.

Он мой отец и любит меня!

Он обманул и предал меня, заставив поверить, что дара нет.

Он хотел как лучше, хотел, чтобы я жила обычной жизнью, не сталкиваясь со злом.

Он сделал выбор за меня, как будто я кукла, а не живой человек.

Он хотел…

– Твои не бросятся спасать командира от ледяной? – прервала я молчание.

Отец повернулся, и на мгновение мне показалось, что его глаза покраснели еще больше. Нет, точно показалось. Такие мужчины, как он, никогда не плачут.

– Я – маг, – он пожал плечами, словно извиняясь за данный факт, – и не самого низкого уровня. Так что наша беседа наедине лишь добавит мне популярности. Полог тишины я опустил, не переживай.

– У меня осталось мало сил, чтобы переживать.

Обида взяла верх. В горле образовался комок горечи, который никак не хотел проглатываться. Еще немного – и плотину прорвет, выплеснутся наружу накопленные боль, страх, отчаяние.

– Если бы я мог…

– Мог! – Я с ужасом поняла, что кричу и не могу остановиться. – Мог все рассказать! Мог дать право выбора, а не лгать!

– Риш! – Он попробовал меня одернуть.

– Нет больше Риш. Посмотри на меня! Что во мне осталось от прежней белокурой девочки, которой ты восхищался? Я – Айрин, папа. Ледяная ведьма. Та самая, от которой вы пытались меня уберечь. И я ничего не знаю. Ни о даре, ни о ледяных. Одни только дедовы сказки, а сказки, как оказывается, врут.

Он не перебивал, давая выговориться, и только потемневшее лицо и тусклые глаза говорили о том, что каждое мое слово находит кровавый путь в его сердце.

Гнев угас. Осталась лишь горечь. Я могла бы рассказать еще так много и стольким поделиться… Но он был южанином, а я ледяной.

– Не стану оправдываться, Айрин. – Голос его был глух, а опущенные глаза говорили о многом. – Думаю, ты уже поняла, что такое жизнь ледяных… Если ее и можно назвать сказкой, то очень страшной. Мы не желали такой участи для тебя. Никто не хочет отправлять на войну ребенка. Семья Таль-Сорецки была кое-чем обязана твоему деду, и только поэтому нам разрешили оставить тебя дома. Особое снадобье подавляло дар. Еще лет пять, и он бы не проснулся никогда. Ты бы повзрослела, вышла замуж, родила детей и никогда бы не боялась спать по ночам.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором было столько горечи и сожаления, что я не выдержала. Слезы покатились по щекам. Это был плач по розовому платью, которое мне должны были сшить к совершеннолетию, по любимому пирогу с яблоками и корицей, по теплым летним вечерам, когда так приятно прогуливаться среди пологих холмов Танилграда, по всему тому, что я навсегда оставила дома.

– Милая…

Он пересадил меня на колени, обнял, гладя по спине, а я сотрясалась в рыданиях, не в силах остановиться, и не сразу поняла, о чем он говорит.