Ледяной лес

Сопровождающий провел меня в артистическую, и я опять ощутил сильное волнение. В комнате был еще скрипач, который, похоже, волновался больше моего: его била дрожь. Я хотел поговорить с ним и успокоить, но объявили его имя, и он поспешил на сцену.

Я скрестил пальцы, надеясь, что его выступление пройдет безупречно. Но уже через несколько секунд скрипка жалобно взвизгнула, когда смычок задел не ту струну. Судьи тут же остановили игру, и скрипач убежал со сцены, еле сдерживая слезы.

– Следующий конкурсант – Коя де Морфе.

Поднимаясь на сцену, я постарался расслабиться. Громкие аплодисменты ошеломили меня, но через мгновение я пришел в себя и сел за фортепиано.

Я провел много времени, раздумывая над композицией для сегодняшнего концерта, и в конце концов выбрал спокойную мелодию, которая идеально соответствовала моему настроению. Я не любил демонстрировать виртуозную технику, мне нравилось играть рубато, сохраняя насыщенное, глубокое звучание. Тристан частенько повторял, что именно в таком исполнении воплощается «сущность Кои».

После первой же ноты вся моя неуверенность испарилась. Я вслушивался в мелодию, ощущая безграничное спокойствие. В тот миг в мире не осталось никого и ничего, кроме меня и инструмента. Все, что мешало, я стер на время игры. В этом темном вакууме существовали лишь я и фортепиано. И еще – музыка. Лишь она.

Своими руками я создавал сказочную мелодию, наполнял ею собственный темный мир, в котором было место и для разочарования, и для радости. Финальной точкой выступления стало арпеджио в четыре октавы.

Взрыв аплодисментов вернул меня в реальность из темного выдуманного мира – я чувствовал, как тепло разливается по всему телу. Выйдя на авансцену, я подарил публике благодарный поклон и попытался угадать, довольны ли судьи моей игрой. Они, как и публика, пребывали в восхищении и громко аплодировали. К сожалению – или к счастью, – среди них не было ни моего отца, ни графа Киёля.

Я неловко улыбнулся: похоже, мое выступление прошло успешно.

В артистической я нашел Аллена Хюберта и сразу понял, что он ждал именно меня. Юноша склонил голову в почтительном поклоне, выражая свое восхищение:

– Ваша игра доставила мне огромное удовольствие. Теперь я понимаю, что, по сравнению с вашим, мой талант ничтожен.

– Не стоит, вы прекрасный музыкант.

Хюберт собирался что-то сказать, но я не был готов к очередной похвале и быстро выпалил:

– Я хотел спросить у вас о дуэли.

Его лицо окаменело. Я решил задать вопрос иначе:

– Не буду ходить вокруг да около. Скажите, почему вы все же выбрали победителем Баэля? Он мой дорогой друг, и я преклоняюсь перед его гением, но в тот день все, что он делал, не имело логики.

Говоря это, я чувствовал грусть. Пусть пострадает моя гордость, но я узнаю, слышал ли он в мелодии Баэля то, чего не понял я. Да, Хюберт был пасграно, и Антонио ненавидел его, но он мог бы помочь Баэлю найти своего истинного ценителя.

Аллен задумался и честно признался:

– Мне больно об этом говорить. Я бы очень хотел ответить на ваш вопрос, но… Воспоминания о том дне до сих пор терзают меня. Вы же знаете, мы очень близки с Коллопсом, но с тех самых пор я ни разу не видел его. Он заперся дома и никому не открывает. Я даже не знаю, все ли с ним в порядке.

Меня интересовало совсем не это, и Хюберт, будто прочитав мои мысли, продолжил:

– Вы спросили меня о маэстро Баэле. Не знаю, как вы, но я судил не просто по звучанию, а заглянул намного глубже. Да, Коллопс прекрасно исполнил сонату. На этом все. Кто угодно может сыграть так. А игра маэстро…

Хюберт замолчал. Казалось, что он подбирает слова, чтобы правильно передать свои чувства. Не выдержав, я задал вопрос:

– Так играть может только он?

– Это было больше, чем мелодия, чем исполнение… Вы же почувствовали, да? Как дыхание двигалось в такт музыке?

– Да.

– Раньше он не играл при вас эту мелодию?

Я покачал головой. Хюберт продолжил, теперь уже менее напряженно:

– Мне показалось, что он использовал эту технику впервые. Вы знаете даже лучше меня, что Баэль хочет выделиться из толпы. Стать недосягаемым. И единственный способ это сделать – создать новую технику. Если у него получится, я уверен, нас ждет музыкальная революция, которая перевернет все.

Я застыл, будто меня пронзила молния. Хюберт не просто услышал что-то большее в музыке Баэля, он сразу понял истинные намерения Антонио. И я не сомневался, что Баэль достигнет этого любой ценой.

– Спасибо, что поделились. Вы проницательнее меня, – грустно пробормотал я, протягивая ему руку.

– Я сказал лишь то, что думаю. А правду знает только маэстро. Но я рад, что смог побеседовать с вами. Теперь я знаю о вас чуть больше, чем раньше.

Я впервые увидел его искреннюю улыбку, адресованную именно мне.

– Мне интересно, каким вы останетесь в истории. Кажется, вам претит быть просто пианистом. Вы хотите запомниться потомкам как близкий друг Антонио Баэля и его сподвижник.

Его слова привели меня в замешательство, щеки предательски горели, и я смущенно отвернулся.