Ледобой

Рук не жалели, плечей не щадили, гребли — аж весла стонали, с ладоней отставала кожа. Грести приходилось еще усерднее, ведь на привязи теперь шел еще один корабль. Небо беззаботно синело, море ласково плескалось в борта, но все мрачнее с лица становился кормщик. Поглядывал на запад. Ювбеге мчался следом, на привязи, в одной длине позади. Редкие облачка плыли по небу. Гюст хмурился. Все начинается с облачков. Слабый ветер больше играл с парусом, чем помогал идти. Не случилось бы так, что скоро ветра станет, хоть отбавляй. Тогда бы и отбавить, но это не в человеческих силах. Солнце ушло за полдень, стало клониться к дальнокраю. Осталось меньше чем полдня, с таким ходом еще до заката поспеют. Только не нашлось бы в округе еще одного кормщика, одаренного даром предвидения, а с ним — дружины при острых мечах. Сивый дал знак сушить весла. Дух переведут — и снова в путь. Умаялись.

— Сказывали, Злобог нарочно подстраивает так, чтобы буря гнала к Туманной Скале сразу несколько мореходов, — продолжал Рядяша. — И тогда за спокойное место среди скал происходят жаркие битвы. Да только мало чести в той победе.

— Это еще почему? — усмехнулся Безрод.

— Будто за добычу дерешься, а только с собой не унесешь, в трюм не кинешь! Ночь переждешь — и тут же бросишь.

— Жизнь себе сохраняешь. Мало ли?

— Что жизнь? Держаться за нее, что ли? Я вот бурю люблю. Сколько раз попадал — только душа поет!

— Ты-то всяко не утонешь. — Щелк подмигнул остальным, кивая на могучие Рядяшины телеса.

— Не в море ждет меня кончина. На земле.

— Почем знаешь?

— Да уж знаю! — Рядяша многозначительно поднял палец.

— И я твою кончину знаю, — встрял Гремляш. — Всякий раз на стол подают. Жареную с хреном. У нее еще пятачок есть. Тычок сидел на корме, кутался в навощенную верховку и травил байки, смешно тряся козлиной бородой.

— Как-то мужик захворал горлом, пива холодного хлебнул. В горле перхает, кашляет, аж сил нет. Мучился день, другой, на третий понял, что денег в кулаке все равно не удержишь.

Вои заулыбались.

— Пришел к знахарке за снадобьем. А ее нет. В избе лишь какая-то девка. Мужик подумал, будто девка перенимает у старухи ведовскую науку. Знахарки нет, но дело простое, девка должна знать. Мне бы, говорит, что-нибудь от горла, перхает, кашляю, сил нет. Та ему: вот, возьми снадобье, добрый человек, пей. Мужик тут же выпил, деньги оставил, ушел. А тут знахарка из подвала вылезла, по какой-то надобности спускалась. Говорит, что за голоса были? Девка отвечает, — так и так, был мужик с больным горлом, уже ушел. Знахарка спрашивает, — дескать, что ты ему дала, глупая? Та показывает, вот это снадобье дала. Ну, знахарка в крик, дурища, это же снадобье от запора! Спрашивает, — где мужик? А девка отвечает, мол, за дверью стоит, на порожке. Кашлянуть боится. Вои аж по скамьям растеклись, — так смеялись, кто-то на палубу стек, от смеха безвольный, ровно студень. — А ну прекращай, Тычок, — прикрикнул Безрод сквозь ухмылку. — Чисто вражина, с настроя сбиваешь. В трюм запру.

Тычок отвернулся, якобы все это относилось не к нему. Но даже байки травить больше не было нужды. Воям только палец покажи. Стоило балагуру повернуться к воям, подмигнуть и просто раскрыть рот, — дескать, сейчас такое расскажу…

— А ну, собирайся на нос, болтун! Мигом!

Кряхтя, Тычок перебрался на нос. Еще долго оттуда слышалось неразборчивое бормотание. Но и того, что слышалось, хватало для смеха за глаза.

Солнце падало к дальнокраю. И все больше и больше хмурился Гюст. Быть буре нынче к ночи. И хоть молчат пока небо и море, буря случится непременно. Больно уж приметы говорливы. Нутро бывалого морехода не проведешь ясным небом! И вдруг, откуда ни возьмись, налетел порыв ветра, да так вздул паруса, что обе ладьи прыгнули вперед, ровно горячие жеребцы. И снова полуветрие. Но Гюст нахмурился еще больше. Этот порыв — провозвестник. Настоящий ураган еще впереди.

— Наддай, наддай! — крикнул Гюст. — Р-р-раз-два-три!

Вои сменили меру. Участили. — Знал, что на весле боян против оттнира никуда не годится, но чтобы так! — Гюст презрительно скривился. Вои глухо взревели, и Улльга полетел, чисто моречник. Скоро земля, вот и птицы закружили над ладьями. Так и летели; моречники по небу, ладьи по воде. Гюст покусывал ус. Весенний ветер очень силен и зол, хоть не встать ему рядом с бешенными зимними ветрами. Разгонит море до огромных волн, которые перепрыгнут граппр — и не заметят, растреплет прилизанное море в пенные лохмы. Солнце подкатилось к дальнокраю. Небо на западе побагровело, а вои все гребли и, плеч не щадили. Устали, очень устали, гребли уже не так быстро, как вначале.

— Скала! Наддай, мореходы! Глядит на вас Тнир и, наверное, смеется! — закричал Гюст.

— Любому… оттниру… нос… — Неслух выплевывал слова с каждым выдохом.

—…утрем! — закончил Щелк.

— Слышите? — Гюст прислушался. Где-то вдали прогремел гром. — Так смеется над вами Тнир, что в этом мире отдается!

Солнце коснулось дальнокрая.

— Успеем! — крикнул Гюст.