Ледобой-3. Зов

Отвада замолчал, увел взгляд куда-то на свод — через одного подняли глаза — один только Стюжень хмыкнул. И без того знал, куда уставился князь. На своде меж голубых полевых колокольчиков распластался в свободном беге скакун белее снега. Отец Отвады ещё рассказывал, а маленький Рысёнок — так будущего князя тогда звали — задрав головёнку всё таращился на вольного скакуна, которого не касались ни упряжь, ни седло, ни плеть наездника. «Нет для него преград, — выводил он вслед за отцом, — никто ему не указ. Его невозможно принудить к неволе и сломить, он сам выбирает свой путь и ни у кого не идёт в поводу. Потому что повода у него нет». Уж сколько раз после того думную перекрашивали, по-иному расписывали, Отвада живописцам наказывал только одно — цветы — какие хотите, ягоды — да хоть волчью, но скакун белее снега по своду лететь должен.

Он и летит. Вон грива на ветру развевается, и только об одном жалеет сейчас Отвада: увы, сам он не скакун белее снега, что несётся среди голубых полевых колокольцев, а те звенькают под копытами, да не ломаются. Не скакун он, а тяжеловоз. Кроме того что взнузданный, ещё и под плетьми жилы рвёт, пузо надрывает. Так мало того что в думной белый скакун на своде красуется, ко всему прочему и на своде опочивальни мчит среди ромашек: Зарянка, хоть и княжна, и любимая, но по-бабьи нет-нет да и грызёт Отваде уши, и поди невдомёк красавице, отчего муж подолгу таращится на свод, а взгляд при том такой мечтательный, хотя казалось бы…

— Вроде по одну мы с вами сторону, одно дело делаем, но всегда находится кто-то, кто палки суёт в тележные колёса, на-те мол, подавитесь.

Стюжень, Прям и Перегуж обменялись недоумёнными взглядами. Малоприятное начало, поехал Отвада на восток через запад. Чаян вообще ни на кого не глядел, сидел надутый, как мокрый воробей, самого не видно из-под бровей, усов, бороды и седых лохм. Стюжень Урачу на боярина кивнул, мол, толкни, спроси, чего он там? Замерз что ли? Урач понимающе моргнул, наклонился к княжескому тестю, что-то спросил. Чаян на старого ворожца вытаращился, ровно чудище заморское увидал, раздражённо пожал плечами, что-то буркнул. Урач лицом показал: «Всё плохо. Хорошего не ждёт».

— И ладно бы чужие подножку ставили, какой с чужого спрос. Вражина и есть вражина. Но если свой много лет прикидывается, носит шкуру овцы, а сам волчара, тут уж, как говорится, сам садись и вой.

— И кто ж там такой хитрый? — крикнул Дубиня.

— Да, кто там наш притворяшка? — завторил купцу старшина гончарного конца, рукодел серьёзный, на первый взгляд веселиться не приспособленный совершенно — чтобы развести губы в улыбке, пришлось бы сдвигать с мест и ломать неподъёмные брыли и щёки.

— Все вы его хорошо знаете, — буркнул Отвада.

— Нет, слухи, конечно, в воздухе носятся, — подскочил с места Дубиня, — но если бы вместо крепкого слова я сделки заключал по слухам, валялся бы сейчас в канаве, пьяный!

Думная, едва не вся, гоготнула в кулак. Не стоял бы перед всеми князь, и вовсе уржалась бы, как табун лошадей.

— Ещё вчера, сам возмутился бы, — Отвада горестно покивал, соглашаясь. — Про поход на берег моря да про раскоп все знают?

— Знать-то знаем, да только из первых рук всяко интереснее будет послушать, правильно говорю? — угрюмый гончар вскочил со скамьи, настырно развёл ручищами и покрутился туда-сюда за поддержкой.

Стюжень отчего-то сощурился, пристально во что-то вгляделся, даже вперёд подался.

— Ты чего? — шепнул встревоженный Прям.

— Как он такими пальцами кувшины лепит, — пробормотал верховный задумчиво. — Ведь ломать должен. Ему бы камни досуха выжимать, а он кувшины с тонким горлом делает!

— Погоди ещё, — зловеще усмехнулся потайной, — ещё выжмут досуха, аж думная в слезах утонет. Такие сказки начнутся, уши зажимай.

— Всё рассказывать не буду, а только прошли мы по следу душегуба от самой Выемки до берега моря. Следы, доложу я вам, приметные. Не простой человек их оставил, да собственно, простым он никогда и не был, — князь горестно махнул рукой. — Короче. Есть на берегу захоронение. Зимой озоровали в наших морях груддисы, все помнят? Шестипалый был их воеводой. Вот там, в раскопе шестипалого мы и нашли. Убит так, что…

Отвада на мгновение замолк и ушёл в себя, подыскивая слова.

—…В общем, не самый простой вой проломил ему башку.

— Как проломил? А я слышал…

— Так и проломил, — рявкнул Отвада, поворачиваясь к посадскому с другого конца Боянщины. — Ручонкой! В одной только боевой рукавице. Да, видать, силищей Злобожьей так и пыхал во все стороны, аж груддиса проняло. А в раскопе и подгнило. Добро, знаешь ли, рожью из земли прорастает, а тут какое добро? Гниль зелёная, мертвечина смрадная, да зараза. Уж какое семя, такие и всходы!

— Сидим, обтекаем, — скрипнул зубами Прям. — Ровно в дерьме извозил!

— Не пыли, — выдохнул Стюжень. — То ли ещё будет.

— Подстава! — не вытерпел Дубиня, вскочил. — Вокруг да около ходишь, князь, всё боишься имя назвать! Ты на себя погляди! Чушь несёшь и сам не веришь!