Легенда

Витькой пошли к ней. Ее папа — директор крупного

завода, и они живут в большом новом доме.

Мы долго звонили у огромной дубовой двери квар-

тиры, прежде чем она приоткрылась. Женщина в пе-

реднике глянула на нас подозрительно и недруже-

любно. Осмотрев нас с головы до ног и закрывая со-

бой вход, она принялась допрашивать, кто мы, откуда,

к кому, зачем и опять, кто мы. Дверь захлопнулась, и

мы остались на площадке недоумевая.

Прошло пять минут.

За дверью раздался шорох. На этот раз проход за-

городила собой круглая разодетая женщина, судя по

всему — мать Юны. Опять начался допрос: кто мы,

откуда, зачем пришли, как наши фамилии? Подо-

ждите.

Дверь хлопнула, и мы опять переглянулись. Вре-

мя тянулось томительно, а мы стояли и ждали.

В третий раз открылась дверь, и мать Юны, подо-

89

зрительно поблескивая острыми глазами, чуть посторо-

нилась:

«Проходите. Стойте здесь. Вешайте пальто сюда.

Калоши ставьте сюда. Пройдите здесь».

Заслоняя своим круглым телом вход в другие ком-

наты, зорко следя, чтобы мы, не дай бог, не ступили

лишнего шагу, она провела нас по половичку до двери

большой залы и оставила ее за нами открытой.

Юна лежала на тахте у стены в этой слишком

большой, пустынной зале, и я подумал, что, наверно,

болеть в такой комнате неуютно и холодно. Для нас

уже были поставлены три стула у тахты; мы присели

на краешке и говорили официально, только о контроль-

ной. Что-то душило меня, я не мог расправить плечи,

почему-то не мог забыть, что у моего пальто оторвана

вешалка и оно может упасть там, в передней, и слушал

шорохи в коридоре.

Юна сказала: «Спасибо», и просила нас еще за-

ходить, но мы не знали, о чем говорить; посидев пять

минут, торопливо попрощались и ушли. Только вый-

дя на улицу, мы опомнились и посмотрели друг на

друга с изумлением. Сашка крепко выругался, а Вить-

ка расхохотался.

Мне довелось побывать у нее еще раз. Был лыжный

кросс, и Юна просила зайти за ней и принести дужку

крепления. Я уже не был так ошеломлен процедурой

впускания, но на этот раз меня не провели в комнаты,

а оставили ждать в передней, среди калош, у малень-

кого круглого столика под вешалкой. Юна была не

одета, она выбегала ко мне, просила присесть и снова

убегала.

Потом она вынесла мне стакан чаю и стопку кек-

сов на тарелке. И я, сидя под вешалкой, растерявшись,

как был в пальто, принялся пить чай. Я не знал… мо-

жет быть, это так нужно было, может, это от всей ду-

90

ши, а я, если откажусь, обижу… Кексы были очень

вкусные, но я заметил это, только машинально слопав

последний и ужаснувшись своей невоспитанности.

Нет, я никогда не забуду этого. И никогда не прощу

себе того, что не встал и не ушел навсегда…

За что я любил ее? Об этом не спрашивают, когда

любят. Она необыкновенно красива и умна. В школе,

на улице, в театре, на катке она преображалась. Она

спорила с мальчишками, брала над ними верх, она

всегда была центром нашего кружка и даже стриг-

лась под мальчишку, и все обожали ее. Девчонок она

не любила, и они в отместку шептали, что она закапы-

вает в глаза атропин, оттого они у нее такие блестящие

и темные. С седьмого класса она уже одевалась по

последней моде и говорила об Уайльде, Драйзере и

Хемингуэе. У них дома огромная библиотека из самых

дорогих и редких книг, но никто из нас этой библио-

теки не видел.

Юна училась хорошо, почти на одни пятерки, и за-

кончила с серебряной медалью. Отец возил ее каждое

лето на Рижское взморье и выдавал ей на карманные

расходы ежемесячно пятьсот рублей.

Моя мама зарабатывала эти пятьсот рублей, днями

трудясь за машинкой в швейной мастерской. Я выпра-

шивал на кино, но не шел, а откладывал и в следую-

щий раз приглашал Юну. Мне казалось, что может

случиться чудо, что Юна того душного дома с перед-

ней и кексами ненастоящая. Она умная, она красивая,

она простая, она замечательная, я не могу не думать о

ней.

Но, когда она со своей медалью пошла в институт

и я увидел, что жизнь у нее будет и дальше безоблач-

ная, тогда я и понял, что пути наши очень разные…

К Юне я никогда не приду. Я не забуду ее: это не

забывается. Но теперь она ходит с Виктором в кино и,

91

между прочим, говорит, что грузчиком я мог бы рабо-

тать на заводе ее папы. А Виктор тоже, кажется, на-

шел свей путь и «клад» в жизни…

Днем и ночью я слышу гудки поездов. Одни — на

восток, другие — на запад. Что будет со мной, зачем я

приехал сюда? Да, я могу заставить себя не ныть и не

пойти за бюллетенем. Но есть ли в этом смысл?

Какая же дорога в жизни яснее и прямее? Та, по

которой идут Юна и Витька за широкими спинами

своих отцов, или та, которую пробивают себе Ленька,

Дмитрий Стрепетов, Тоня с соколиными бровями?

Моя тропинка в мир светлых и прямых дорог,

где ты?

ШИШКА

Я медленно укладывал в свой потрепанный чемо-

данчик носки, рубашку, мыло, а сам все силился

вспомнить: что я забыл самое главное? Что-то очень

ценное, интересное и важное, и я никак не могу вспом-

нить, что же. Потом вспомню, да будет поздно…

Вдруг мне почудилось, что Захар Захарыч при-

стально и зорко следит за мной. Я молниеносно обер-

нулся. Он спал по-прежнему, подложив под щеку ла-

донь; седые волосы его казались серыми на бело-

снежной наволочке.