Легенда

болею за этого доброго усталого человека. Мне по-

чему-то кажется, что у него большая семья и много

детей. Но он в моем списке — на втором месте с кон-

ца, после того, что с золотыми зубами.

Вчера приехал новичок-татарин. Видно, он работал

первые дни: дали ему самую что ни на есть завалящую

машину, всю дребезжащую, скрипучую и заляпанную.

На ней раньше возили грунт, и поэтому, когда новичок

неумело опрокинул кузов, бетон совершенно не выва-

лился, так и прикипел, повис густым тестом. Я ахнул.

Вдвоем мы бились, наверно, четверть часа: скребли ло-

патой, стучали кувалдой. Бедный татарин выбился из

сил больше, чем я: так ему было совестно, так хоте-

лось помочь. Вдобавок, съезжая, он не опустил кузов.

Борт лязгнул о край бадьи — и крючки нижних зам-

ков так начисто и отлетели. Все! Теперь в ремонт.

103

— Ай-яй-яй! — чуть не со слезами завыл тата-

рин.— Ай, ошибку давал, ай, забыл!.. Ничего и сегодня

не заработал…

— У тебя две ходки,— сказал я.

— Одна?

— Две.

— Спасибо…— Он поклонился, а я отвернулся.

Вот уж кто работает так работает — это Генка-цы-

ган. Он не цыган, он только загорелый, как негр, зубы

блестят, чуб по ветру, машина, как змея. Кажется, вся

стройка его знает:

— Гена, привет!

— Цыган, наше с кисточкой!

А он сидит за рулем, как всадник на коне; летит —

все расступись; девушки идут — тормознет и пома-

шет, сияя улыбкой. Он выгоняет тридцать рейсов в сме-

ну и еще умудряется на часок-другой исчезнуть. Ну и

черт! И он никогда не справляется, сколько у него рей-

сов. Взлетит на бревна, ухнет бетон в бадью, как блин

со сковородки, и улыбается:

— Порядок?

— Чисто! Как корова языком! Ты смазываешь ку-

зов, что ли?

— А как же, кремом «Красный мак»!

С ним я и решил посоветоваться. Что мне делать с

другими, что мне делать с их просящими глазами или

с их наглыми требованиями? Осаждают!

Генка серьезно взглянул, криво улыбнулся:

— Проблема сия велика есть, но сводится к факто-

рам не сознания, а бытия. Короче, будь с этим делом

осторожен, но рейсы добавляй. Что тебе — не все ли

равно? Проверить-то ведь не проверят? Какой там черт

сосчитает, сколько я везу в кузове — кубометр или пол-

тора, лишь бы ходка. Нам идут ходки, а вам кубы.

У вас учет все равно идет по замерам, вам безразлично.

104

Без приписок не обойдешься, это уж так повелось. Ста-

райся не очень много, чтоб не слишком явно. Было бы

странно, если бы ты не приписывал. Вот и все. А мне

не надо добавлять, слышь, я и без твоих крестиков за-

работаю. Порядок?

Нет, не порядок. Я попробовал добавлять кое-кому

крестики; другие обнаглели, потребовали еще боль-

ше — по два, по три. Я растерялся. Стоило только на-

чать! Не приписываешь — злые, как демоны. Припи-

шешь — становятся такими друзьями, просят: ну еще

одну, еще чуток!

Сегодня, сдавая смену, я боялся взглянуть Моска-

ленко в глаза. Что же это такое? Или я бесхарактер-

ный, или у меня «доброе сердце»?

ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО

Машинистом на моем кране веселый и добродуш-

ный парень, Саша Гурзий. Это он улыбался мне из буд-

ки в первый день, следил за каждым моим шагом; что-

бы не придавить бестолкового, одуревшего новичка, по-

давал сигналы. В перерыве он спустился со своей

верхотуры, осмотрел крюк, постучал по бадье и добро-

душно улыбнулся:

— Как? Обвык? Долго еще я буду за тебя пережи-

вать? Чего ты с ними валандаешься, чистишь до по-

следнего комка? Ты соблюдай темпы! Видишь оче-

редь — отпускай нечищеные, потом почистишь. По-

нял? А вообще приходи к нам пить чай.

Его помощник — пожилой рыжеватый, почти лы-

сый Ефремович. Это — его отчество, все его так зовут.

Он очень педантичный человек, любитель почитать в

перерыве газету и потолковать о политике. Пока Саша

Гурзий весело орудует рычагами, Ефремович лазит по

всему крану, смазывает, выстукивает, спускается на

105

эстакаду и подбирает гайку, кусок троса и все тащит в

свою будку возле машины — там у него целый склад.

На всех кранах нехватка «пауков» — это специаль-

ные стальные петли для груза. А у Ефремовича под

будкой висит их целый ворох, как сбруя в конюшне у

хорошего хозяина. Похитить их невозможно, потому

что они над самой пропастью. Один только Ефремович

каким-то тайным способом извлекает их иногда и от-

дает взаймы за банку тавота или дефицитные болты,

предварительно детально обругав просителя.

Ефремович — большой философ. Однажды я не

сдержал размаха бадьи, хотел поскорее на весу «успо-

коить» ее, поскользнулся и упал. Ефремович спустил-

ся, отвел меня в сторону, и, несмотря на то что подъез-

жали машины, ждала бадья, не спеша начал:

— Как ты считаешь, дорогой мой: что вот у этой

машины самое главное?

— Мотор,— опешил я.

— Хорошо. Хорошо. А еще что?

— Руль? Колеса?

— Эх ты, «колеса»! А вот, допустим, если перебе-

гает дорогу несмышленый поросенок…

— Тормоза!— догадался я, нетерпеливо посматри-

вая на бадью и ничего не понимая.

— Так. Так… Подожди, не торопись. Значит, такой

у меня к тебе вопрос: тормоза всегда действуют безот-

казно или нет?

— Н-нет…

— Бывает, что и откажут?

— Бывает.

— Хорошо. А как ты полагаешь, у нашего крана

есть тормоза?

Вот оно что! Вот к чему он вел!

— Я понял!

— Молодец. Люблю смышленых людей. Теперь

106