Легенда о Маат

Кожу на животе и шее покалывало. Я ослабила корсет и в полумраке бешеным взглядом уставилась на извивающихся, словно пытающихся освободиться змей на коже. О боги!

– Маат.

Я неосознанно впилась ногтями в кожу и надавила.

– Маат, – в третий раз повторил смутно знакомый голос и вцепился ледяными пальцами в моё плечо.

Птах. Тяжёлый, пронизывающий взгляд опустился к моим рукам и быстро поднялся к лицу.

– Что с тобой, девочка? – странным голосом спросил он.

Перебежчик. Не помню, кто поведал мне об этом, но я почему-то подумала, что, возможно, Птах – единственный высший, не испытывающий ко мне неприязни. От этой мысли стало немного легче. Потребность «бить и бежать» рассеялась и, наплевав на присутствие чужого, я рухнула на колени.

– Меня сейчас вырвет, – предупредила я. – Прямо тебе на обувь.

Думаю, Птах пожалел о том, что предпочёл крайне несуразные сандалии – тогда я могла бы наблевать на закрытые ботинки, а теперь собиралась сделать это прямо ему на ноги.

– Мати, – не шевельнувшись, ответили откуда-то сверху, ровно в ту секунду, когда меня действительно стошнило.

– Ты проиграешь. Мы проиграем, Сет. Осирис жив. Исида воскресила его. И теперь он сильнее, чем прежде.

– Вырвав глаз у сына? – с надрывом спросил Сет и поднял голову. Чтобы он ни чувствовал, это утонуло в омуте налитых тьмой глаз.

– Идёт война, Сет. Мир разрывается на части между двумя порядками. Осирис мог бы убить сына, чтобы выиграть, и за это…

– Что, Птах? – Сет стиснул зубы, и на мгновение мне показалось, что в его мысли закралась идея оторвать мне голову. – Ты бы склонил перед ним колено?

– Нет, – я проглотил вязкую от страха перед Сетом слюну. – Просто…

– Просто заткни свою пасть. Никто пальцем не тронет Маат. Ещё раз озвучишь подобное предложение, и я затолкаю твои ошмётки Осирису в глотку вместе со своей победой!

В моей жизни ещё не было столь длинных секунд, как эта.

Никто пальцем не тронет Маат.

Я никогда не думала о своём отце, даже не пыталась воссоздать его образ. Чудовище, о котором слагались легенды, предатель и покровитель смерти, затопивший мир кровью богов и людей. Между нами не было ничего общего, я никогда не хотела быть связанной с ним. Но та секунда…

Его голос обволок меня. Тело обмякло, избавившись от губительной энергии, с которой было неспособно справиться.

Потрясённый случившимся, Птах привалился к стене и тяжело задышал. Чёрные глаза рыскали по мне в поисках ответа. Я посмотрела на Птаха, но не увидела его – вместо него сверху вниз на меня смотрел мой отец.

– Что ты узнала? – с надрывом вопросил Птах.

– Ничего…

Запах его страха ощущался слишком резко, я не могла не почувствовать его. Чего он боялся? Что такого я могла узнать, чего не ведал Гор? Весь пантеон был в курсе того, что когда-то Птах, как и Анубис, служил моему отцу.

На секунду мне показалось, что во взгляде Птаха мелькнуло сожаление: он подался вперёд, будто желал схватить меня и, возможно, убить. Сожаление было вызвано тем, что он не мог ничего сделать.

– Чтобы ты ни увидела, Маат, ты никому об этом не расскажешь. Я мог бы угрожать тебе, но не стану, поэтому мне остаётся просто умолять тебя.

Никогда прежде не слышала, чтобы в шёпоте крылось столько мольбы и страха.

– У Анубиса есть уши и глаза при моём отце. Если бы я рассказал ему, что искал, Анубис бы узнал об этом.

– Почему ты не станешь угрожать мне? Потому что это не имеет смысла, ведь я бессмертна, или потому, что не хочешь?

– Не хочу, Маат. – Двумя словами подтвердив мои догадки, Птах склонил голову и тяжело вдохнул.

Вот они: глаза и уши Анубиса. Облачившись в белое, Птах остался верен идеям моего отца и Анубису, который после смерти Сета, как мне казалось, тоже им следовал.

– Боги не просят за смертных. Богам всё равно на смертных.

– Нет. В их сердцах нет веры, но я заставлю. Заставлю силой, если потребуется.

В отличие от Гора.

– Гор придерживается скрытой и мягкой политики.

– Мы принимаем пищу раздельно, потому что уважаем последний миг смертных.