Легенда о мальчике, что учился дышать (СИ)

Ближе к вечеру, когда солнце, скрытое за серой пеленой, незаметно катилось к горизонту, Харди закончил покраску и уселся на большой декоративный камень позади беседки, откуда открывался вид на небольшую дубовую рощу на заднем дворе. Восемь дубов возвышались в ряд вдоль ограждения. Харди отыскал взглядом среди деревьев свой дуб и тут же отчетливо вспомнил, как закапывал в землю желудь, который сам подобрал из-под усталого дуба отца. То был его девятый день рождения. Первый день рождения здесь, в поместье. Вспомнил, как Крис разбудил его поутру и повел в рощу, рассказывая попутно о традиции посадки каждым мальчиком в роду Харди своего дерева. Тому совершенно не были интересны в тот момент эти древесные истории. Да, было довольно прикольно узнать, что эти дубы настолько стары, но не более того. Да и вся эта затея с посадкой желудя казалось сомнительной. Где гарантия, что что-то прорастет? Почему бы не купить хороший саженец и не посадить его, раз уж это так важно? Но мистер Уокен тогда заверил, что желудь непременно прорастет, ведь у всех прорастает — почему же не прорастет у Тома? Но мальчику не очень-то в это верилось, да и в принципе было все равно. Не прорастет — и пусть! Деревом больше, деревом меньше — какая разница? Ан нет! Дуб вскоре пророс, как и обещал Кристофер, ведь на самом деле он утаил, что вырастить из желудя дерево куда проще, чем из саженца. Да и зачем это знать пацану? Крис хотел, чтобы сын думал, что раз дуб пророс, значит он исключительный и самый сильный из всех желудей, и это Том сам лично выбрал его. Да, дуб рос довольно медленно и был болезненным. Мистер Уокен то и дело обрабатывал дерево от всяческих вредителей, которые так и норовили загубить маленький дуб. И несмотря на все невзгоды он рос и постепенно креп. Ствол становился все выше и шире, крона — все гуще и раскидистей. И последний раз, когда Том приезжал в поместье, дуб уже, казалось, был готов догнать своих предков. Дереву на тот момент исполнилось уже около двадцати лет, и он почти сравнялся по высоте с остальными деревьями рощи. Все еще был чуть тоньше других и слегка кривоват, но наконец в нем была видна сила. Листва была сочной и все ветви были увешаны желудями. То было год тому назад. Теперь же Харди смотрел на дерево и совсем его не узнавал.

Корявые, а некоторые и надломанные ветви просвечивались сквозь тусклую, жидкую крону и устало клонились к земле, отчего дуб, казалось, стал намного ниже, чем был прежде. Постарел, поник. Листья сухие — не по-осеннему бурые, а блекло-зеленые, будто высушенные меж страниц старых книг, изъеденные личинками шелкопряда. Кора где-то отходила и вскрывалась болячками. У земли безжизненными узлами виднелись оголенные корни, и, казалось, еще немного и они не смогут больше удерживать ствол. Дуб стоял среди гордых, пышущих зеленью и жизнью сородичей, и рядом с ними выглядел никчемным уродом, весь кривой и неуклюжий. Можно был подумать, что стоит его лишь слегка толкнуть и он, не сопротивляясь и не противясь, рухнет, рассыпавшись на мелкие щепки и сухую труху.

— Выкорчевать бы, сука-бля, его к хуям… — пробормотал Том, в задумчивости приложив разведенные большой и указательный пальцы к подбородку и рассматривая жалкое беспомощное дерево.

 

Так полетели дни. Ну, как полетели… Дни тянулись бесконечно долго, хоть Том и находил для себя постоянно какие-то дела, занявшись приведением поместья в прежний вид. Зато дом и двор за это время преобразились. Казалось и не было тех десяти лет, что прошли со смерти Кристофера; тех тринадцати, что минули с того момента, как сержант уехал в Штаты; тех двадцати двух лет, с тех пор, как он впервые сюда приехал восьмилетним мальчиком, что не умел дышать. Дышать он научился, но надежды, что мелькала в глазах того пацана, теперь не было. И Том совсем не знал, что из этого лучше. Задыхаться, но иметь надежду на спасение, или же дышать свободно, но не видеть никакого пути дальше.

Одним июльским утром Том проснулся и осознал: все что мог сделать в поместье — он сделал, а все, что не мог — приказал сделать рабочим. И теперь фамильное гнездо Харди выглядело в точности, как и раньше. Что дало это Тому? Да, собственно, ничего. Зачем вся эта красота и лоск в доме, где никто не живет? Лишь в дань уважения к отцу. Самому же сержанту было абсолютно плевать: чисто ли в замке или пыльно, свежа ли краска или потрескалась, цветут ли клумбы или порастают травой. Том не замечал ничего этого вокруг, хоть и занимался всем этим самолично. Но было то, что действительно непрестанно ощущал он здесь.