Легенда о Монтрозе

— А теперь пень с обрубленными ветвями, — отвечал тот же голос. — И пень этот скоро будет брошен в печь. А вы — солдат? Я слышал, как забряцало ваше вооружение, а теперь и вижу вас. Если вы пробудете здесь в темноте так же долго, как я, то и ваши глаза привыкнут к мраку.

— Нет, я предпочту в таком случае виселицу, солдатскую молитву и скачок с лестницы! Но какова у вас здесь пища, почтенный товарищ?

— Хлеб да вода, по одному разу в день, — отвечал голос.

— А нельзя ли мне попробовать вашего хлеба? — сказал Дольгетти.

— Кусок хлеба и вода стоят направо. Попробуйте. Я почти ничего не ем.

Дольгетти, не дожидаясь дальнейшего приглашения, нашел хлеб и тотчас же начал его грызть. Доев все до последней крошки и запив водой, ротмистр завернулся в плащ и уселся в угол, чтобы иметь возможность, как в кресле, облокотиться о ту и о другую сторону, и затем начал предлагать вопросы товарищу своего плена.

— Дорогой друг, — сказал он, — так как судьба свела нас и мы стали товарищами, то нам не мешает покороче познакомиться друг с другом. Я — Дугальд Дольгетти из Друмтвакена, уполномоченный посланник могущественного графа Монтроза. Ну, теперь за вами очередь. Кто вы такой?

— Я Ренольд Мак-Иг, или Ренольд, сын тумана.

— Сын тумана? — повторил Дольгетти. Но, Ренольд, какими судьбами попали вы сюда? Или, говоря иначе, какая нелегкая занесла вас сюда?

— Занесли меня сюда несчастие и преступление, — отвечал Ренольд. — Не знаете ли вы рыцаря Арденвура?

— Знаю, — отвечал Дольгетти.

— А не знаете-ли вы, где он теперь?

— Сегодня он справляет у себя дома печальную церемонию, а завтра будет здесь в Инверраре. Если же он не исполнит этого, данного им обещания, то на дальнейшей его жизни будет лежать печать бесчестия.

— Передайте ему при личном свидании, что его самый злейший враг и в то же время самый горячий доброжелатель умоляет его о посредничестве, — сказал Ренольд.

— Прошу вас избавить меня от такого сомнительного поручения, — отвечал Дольгетти. — Такими загадками нельзя говорить с сэром Дунканом.

— Трусливый саксонец! — вскричал пленник. — Ну, так скажите же ему, что я тот самый ворон, который пятнадцать лет тому назад опустился на башню его замка и оставил там неизгладимый след!.. Я тот волк, который истребил его потомство. Я глава того отряда, который пятнадцать лет тому назад напал на его замок и погубил четверых его детей.

— Ну, дорогой друг, — возразил Дольгетти, — если только в этом заключаются ваши права на покровительство сэра Дункана, то я отказываюсь принять ваше поручение. Даже животные крайне свирепы к убийцам своих детенышей, а не только человек. Скажите мне, пожалуйста, с которой стороны вы осаждали замок, считающийся неприступным?

— Мы взобрались на него по веревочной лестнице, — отвечал Ренольд. — Нам помог один из наших земляков, который месяцев за пять поступил на службу в замок, чтобы удобнее выполнить задуманную нами месть. Совы кричали в то время, как мы висели на веревках над морем, разбивавшимся о скалы, но никто из нас не потерял присутствия духа. На другой день солнце осветило картину смерти и разрушения там, где накануне царствовали мир и тишина.

— Я уверен, что атака была произведена очень ловко, но скажите же мне причину, заставившую вас искать войны «teterrima causa?»

— Мак-Олей и другие предводители кланов вынудили нас начать войну, — отвечал Ренольд. — Они грозили гибелью нашим владениям.

— Я что-то об этом слыхал, — заметил Дольгетти. — Так это вы вложили кусок хлеба в рот мертвой головы? Шутка эта была, надо признаться, груба.

— Так вы слышали о нашей мести лесничему? Сэр Дункан сделал на нас нападение, — продолжал Мак-Иг. — Брат мой был убит. Голову его повесили на те самые укрепления, через которые мы потом пробрались в замок. Я дал клятву мстить, и всю жизнь не изменил ей.

— Из всего того, что вы мне говорите, я никак не могу понять, каким образом вся эта история может оправдать вас в глазах сэра Дункана? Мне кажется, что вместо заступничества, он может попросить маркиза не только казнить вас, но даже пытать. Будь я на вашем месте, Ренольд, я скрыл бы от сэра Дункана свое имя и постарался бы поскорее исчезнуть.

— Ну, так слушайте, чужеземец! — вскричал горец. — У сэра Дункана было четверо детей. Трое были заколоты нашими кинжалами, а четвертый ребенок еще жив, и разумеется за то, чтобы получить обратно этого ребенка сэр Камбель даст более чем за то, чтобы пытать мое бренное тело. Одним своим словом я могу обратить его горе в радость. Я знаю это по себе. Дитя мое — Кеннет дороже мне всего на свете, дороже тех сыновей, что сгнили уже в земле, и тех, что вывешены на добычу хищным птицам!

— Так это ваши сыновья висят там на площади? — спросил Дольгетти.