Легенда о Плохишах (СИ)

  -- Ну ты, жлоб поганый! - запричитала Ирка Филипок. - Отбились от женской ласки, омужичились. Мы к вам с бубликами, а он каменьями швыряется, похоронить грозит!

  -- Вот и прибрала бы к телу, - зло юморнул Плохиш, бросил в сторону Филипка ехидный взгляд и обомлел на месте.

   Ее чуть рассерженное, раскрасневшееся от быстрого движения лицо стало для него вдруг удивительно изящным и притягательным. Огромные, синие, чуть раскосые глаза ударили отрока в грудь навылет, заставив задохнуться сердце.

   Черные, кудрявые волосы наползали на чистый лоб, и Филипок откинула их привычным, резким движением. Ее тело до краев переполняли грация и внутренняя сила. Плохишу казалось, что ее жесты удивительно плавны и отточены. В то же время он не мог уследить за хороводом смены ее настроений, настолько быстры они были. Будто белое облако сияния окружило Филипка и скрадывало всякий намек на завершенность и причастность ее к этому миру. Она была удивительна.

  -- Что выпялился? - Ирка надолго уставилась в карие глаза отрока, и тому вдруг явственно увиделась в них мгновенная, но яркая искра, сверкнувшая в глубокой синеве. Плохиш отвернулся и принялся молча собирать лазательное снаряжение. Тренироваться в этот день более не моглось.

   В избе гоголем восседал Поручик Петров и куролесничал над юным Егоркой. Непроходимая математическая логика любителя солдата Швейка, помноженная на тупость окружающих, давала великолепные результаты. Егорка визжал, сам не понимая по какому поводу.

  -- О, сейчас пожрать готовить будем, - милостиво отреагировал на прибывших Петров и потер что-то меж маленьких ладошек. Глаза под роговой оправой заблестели плотоядно.

  -- Петров, ты что печку не развел? - налетела на него было Ленка, но Поручик денег за гусарство не брал.

  -- А вы на что? Отрабатывать так отрабатывать.

  -- Что отрабатывать?

  -- Молчание мое. Я вот заткнусь и ехидности говорить не буду, чтобы делу не мешать.

   Разгоралась привычная словесная баталия. Петручио напропалую принимал сторону Ленки. Малой ушел в сторону с гитаркой. Подначенный Егорка жарко спорил с Лысым, что в любом случае выберется из шинели, чего бы это ни стоило. А по-другому быть не могет.

   Утверждение проверял Петров на лабораторно - взвешенном опыте. Егорка надел шинель. Его застегнули на все пуговицы, продели через рукава длинную палку, и малец стал походить на распятие в собственном соку. Потерянная координация заставляла его двигаться боком и семенить маленькими шажочками.

  -- Вон оно что над мальцом учинили, - мечтательно-задумчиво чревовещал Поручик.

  -- Так он и нос размозжить могет. Надобно его на гвоздик повесить для сохранности. Убьем ведь мальчонку.

   Егорку вынесли на кресте из избы и прибили гвоздиком к одной из елей. Голгофы пока не получалось, но малец шибко боялся, что хлястик оторвется. Петров советовал ему загнуть палец. Егорка той доли еще не знал, вот и заливался блаженным матом.

   За делами сели пить чай. Егорка верещал в отдалении, да вдруг утих. Всем послышался звук падающего тела. Подбежали. Малец лежал навзничь по склону вверх ногами и плакал.

  -- Сволочи! Я всю морду о хвою раскарябал. Меня мамка убьет.

  -- Во-во, сволочи. Что над мальцом учинили, - объявил невозмутимый Петров и отправился назад к столу. Остальные принялись освобождать из капкана Егорку.

   Тонко сипел на дышащей жаром печке полный чайник. Языки огня вырывались из-под его днища и разрезали темноту сполохами. Ветви спелого кедрача склонялись к опалубке. Внизу чуть слышно ворчал ручей. А Малой пел в полный голос, не жалея ни себя, ни тишины.

   Мы замерли, ушли в себя, ибо никто не мог нарушить его священнодейство. Нежный, сильный баритон полнил пространство отголосками пережитого, уносил время в ночь, разделяя ее и властвуя над нею. Он полнил пространство немыслимой далью наших надежд, будущей жизни, жаждой глотка свежего, таежного воздуха.

   Он казался правильным и единственно верным, как путь, который выбрала нам судьба. Океаны зеленой хвои, миллионы березовых сережек, прелый запах павшей листвы сплетались в единый тугой жгут, имя которому - наша молодость. Плохиш заглянул в синие, ведьмовские Иркины глаза, и время остановилось.

   Пряной струей жарких образов и сомнений оно пролилось через его сердце. Сжалось в тугой кулак и жаром обдало лицо. Его губы потрескались, как у больного тяжкой лихорадкой. Он хотел закричать, но горло не повиновалось. Казалось, сама Манская Баба смотрит ему в душу и перебирает в ней жаркими женскими пальцами. Отрок поперхнулся глотком крепкого чая.

   На ночь Плох устроился от греха в одиночестве под нарами. Долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок. А когда дремота наконец охватила тело, в мозг с яркостью безумия ворвался сон.

   Во сне том царила женщина. Она открывала запретные двери в царство страсти с волшебной легкостью и прямотой. Ее глаза жалили тело искрами, волосы душили горло. А тонкие руки скользили по его груди и опускались ниже, ниже. Он сжимал ее в объятиях, но она ускользала, словно недостижимая мечта. А потом приходила вновь и вновь, пока тело не сводила сладкая судорога.