Легенда о Сан-Микеле

Я телеграфировал своему коллеге в Базель, прося сообщить о смерти юноши его матери и получить ее распоряжения. Профессор ответил, что состояние его пациентки настолько серьезно, что он не решается передать ей печальное известие. Я не сомневался, что она пожелала бы похоронить сына в Швеции, и обратился за советом к гробовщику. От него я узнал, что труп полагается бальзамировать – стоило это две тысячи марок. Я знал, что семья не богата, и решил бальзамировать сам. Времени терять было нельзя – был конец июля и стояла сильная жара. С помощью служителя анатомического театра я в ту же ночь произвел полное бальзамирование, что обошлось в двести марок. Это был мой первый опыт и, должен признаться, отнюдь не удачный. Свинцовый гроб был запаян в моем присутствии. Внешний дубовый гроб, согласно железнодорожным правилам, был заколочен в обыкновенный ящик. Обо всем дальнейшем должен был позаботиться гробовщик – отправить гроб поездом в Любек, а оттуда пароходом в Стокгольм. Суммы, которую я получил от матери на дорогу, едва хватило, чтобы заплатить по счету в гостинице. Как я ни спорил, мне пришлось уплатить бешеные деньги за постельные принадлежности и ковер в номере, где умер юноша. Оставшихся денег мне едва хватило бы на билет до Парижа.

Со времени приезда в Гейдельберг я не выходил из гостиницы и не видел ничего, кроме сада под ее окнами. Потому решил посмотреть хотя бы знаменитые руины замка, прежде чем покинуть Гейдельберг – как я надеялся – навсегда. Пока я стоял у парапета и глядел на долину Неккара у моих ног, ко мне подбежал щенок таксы, быстро семеня кривыми лапками, и тотчас облизал мне все лицо. Проницательные глаза собачки сразу разгадали мою тайну: тайна же моя заключалась в том, что я давно и пламенно желал иметь такого вот маленького Waldmann, вальдмана, как называют этих очаровательных собак у них на родине. Как ни мало у меня было денег, я тут же купил таксу за пятьдесят марок, и мы торжественно отправились в гостиницу. Такса бежала позади меня без поводка, твердо зная, что ее хозяин – я, и только я.

Утром мне был подан счет из-за некой неприятности, которая приключилась с ковром в моем номере. Мое терпение лопнуло – я уже истратил восемьсот марок на ковры в этой гостинице. Два часа спустя я презентовал ковер из номера скончавшегося юноши старому сапожнику, который чинил сапоги перед своим убогим домиком, полным оборванных детей. Директор гостиницы онемел от ярости, зато сапожник обзавелся ковром.

Мои дела в Гейдельберге были закончены, и я намеревался утренним поездом уехать в Париж. Ночью я передумал и решил все-таки поехать в Швецию. Ведь в Париже меня ждали не раньше, чем через две недели, своих больных я поручил Норстрему и уже телеграфировал брату, что несколько дней погощу у него в нашем старом доме. Я понимал, что откажись я от этой поездки сейчас – и мне, быть может, не скоро представится случай побывать в Швеции.

Мне не терпелось как можно скорее покинуть злополучную гостиницу, но на пассажирский берлинский поезд я уже опоздал, и поэтому решил поехать в Любек вечерним поездом, с которым должны были отправить гроб, а потом на пароходе добраться до Стокгольма.

Едва я сел поужинать в станционном буфете, как официант предупредил меня, что водить собак в зал запрещено, verboten. Я сунул пять марок ему в руку, а таксу – под столик и начал есть, но тут у дверей раздался громовой голос:

– Лейхенбеглейтер!

Все ужинающие подняли глаза от тарелок и посмотрели друг на друга, но никто не встал.

– Лейхенбеглейтер!

Звавший исчез за дверью, но тотчас опять появился с человеком, в котором я узнал помощника гробовщика. Владелец мощного голоса подошел ко мне и рявкнул:

– Лейхенбеглейтер!

Все с интересом посмотрели на меня. Я сердито сказал крикуну, чтобы он оставил меня в покое – я хочу спокойно поужинать. Нет, я должен немедленно пойти с ним, со мной по крайне срочному делу хочет поговорить начальник станции.

Какой-то великан в очках с золотой оправой, топорща моржовые усы, вручил мне кипу бумаг и закричал в ухо, что вагон пора пломбировать и я должен занять свое место сейчас же. На лучшем своем немецком языке я объяснил, что у меня билет второго класса. Он ответил, что это verboten, а меня сейчас же запрут в товарном вагоне с гробом.

– Что это значит, черт возьми?!

– Разве вы не сопровождающий? Разве вы не знаете, что в Германии verboten перевозить покойников без сопровождающего лица и что их запирают в одном вагоне?

Я показал ему билет второго класса до Любека и сказал, что я обыкновенный пассажир, еду в Швецию по своим делам и к гробу никакого отношения не имею.

– Вы Leichenbegleiter или нет?! – грозно рявкнул он.

– Разумеется, нет. Я готов взяться за любую работу, но быть лейхенбеглейтером отказываюсь наотрез. Это слово мне не нравится.