Легенда о Вавилоне

При этом отступление Антиоха из Египта было связано не с военным поражением, а со знаменитым римским посольством, потребовавшим немедленного отхода селевкидской армии из африканских пределов. Когда сириец попросил время на раздумье, то посланник Республики очертил круг на песке и сказал, что ответ надо будет дать до того, как Антиох из него выйдет. Царю очень не хотелось встречаться в бою с легионами, только что окончательно ликвидировавшими Македонское царство[587], и он счел за лучшее согласиться. Обратно через Палестину он шел не в самом лучшем расположении духа. Последовательность дальнейших событий не вполне понятна: ученые спорят о том, стоит ли доверять известию о том, что Антиох лично ограбил Иерусалимский Храм^{182}. Однако ясно: на рубеже 168–167 гг. на город обрушилась страшная карательная экспедиция, в ходе которой с иерусалимцами поступали, как с жителями завоеванных стран. Решил ли царь выместить на иудеях свои внешнеполитические неудачи или же собирался навсегда утихомирить беспокойный регион? Или он действительно пытался создать единое в идеологическом смысле государство, понимая, что иначе ему будет очень тяжело устоять перед неминуемым римским натиском? Мы не знаем. В любом случае не стоит забывать о том, что народ переделал прозвище Антиоха «Эпифан» — Богоявленный в «Эпиман» — Безумный.

Сам факт гонений на не желавших отрекаться от веры иудеев и мученичества за веру сомнениям не подлежит. Даже если находящиеся за пределом человеческого разумения пытки, которым подвергались не желавшие преступать «отеческие законы», частично преувеличены, очевидно, что репрессии были самые жестокие: упорных горожан казнили «с пристрастием», обрезание младенцев каралось повешением, а ушедшие в горы общины правоверных[588], были выслежены и сожжены заживо, причем без сопротивления, ибо почитали невозможным вступать в бой по субботам[589]. После этого глава «несгибаемых», священник Маттафия (Маттитьяху) разрешил повстанцам сражаться и в шабад.

Вскоре Маттафия умер, и борьбу возглавили его сыновья, первым из которых был Иуда (Иехуда) по прозванию Маккавей («молот»)[590]. Он сумел в течение нескольких лет нанести сирийцам ряд поражений, очистить от противника и занесенной им эллинской скверны город Иерусалим и провести переосвящение Храма — это событие закономерно вошло в еврейскую культурную память. Дальнейшая война шла долго и очень непросто для восставших (погибли и Иуда, и его младшие братья Ионатан и Симон). Не исключено, что в противоположность дальнейшей историографической традиции, начальной целью Маккавеев было вовсе не достижение независимости, а всего лишь религиозная автономия иудеев, но главное было сделано: иудеи снова ощутили себя избранным народом. Все это явилось самым ярким и не имеющим аналогий событием эпохи и потому запало в память и современикам, и потомкам. Постепенно произошла героизация прошлого с учетом настоящего — борьбы с Римом и прочих печальных событий последних лет иудейской истории. Интересно, что Книги Маккавейские не попали в еврейский канон, составлявшийся в конце I в. н.э.: они были исключительно политически несвоевременны[591].

Без сомнения, нашим глазам предстает первая в истории религиозная война. Не раздирай сирийское государство бесконечные дворцовые интриги и не будь оно поэтому столь неустойчиво политически, то иудеи, заметно уступавшие иноземцам в численности, вряд ли могли бы надеяться на благополучный исход восстания — оно и так продолжалось 25 лет, и даже после реального достижения независимости в 142 г. до н.э. ее приходилось отстаивать снова и снова[592]. Но даже если в реальности все выглядело и немного по-другому, то именно такой отпечаток эти события оставили в мифологическом сознании человечества — это была война притесняемого за веру меньшинства с бесчисленными легионами жестоких гонителей, посрамленными «при помощи Божией теми, которых» они считали «за ничто»^{183}. Деяния Маккавеев и их сподвижников продолжали питать воображение уже совсем других наций, оказывавшихся в подобной ситуации: и протестантов-голландев, схватившихся с великой Испанской империей, и католиков-ирланцев, растоптанных империей Британской. И в русской, особенно средневековой традиции подвиги братьев-Маккавеев занимали почетное место. Многие борцы за веру возводили к ним свою духовную генеалогию[593].

Но вернемся к Книге Даниила, точнее, к ее первой половине. Несомненно, что многие вошедшие в нее сказания не были написаны «на случай». Иначе бы автор не мог надеяться на широкий отклик читательской публики, на «узнавание» ею героя-мудреца. Но одновременно возможная привязка каждой из вышеуказанных притч к политическим реалиям национальной революции свидетельствует о прямой связи этого сочинения с событиями Маккавейской войны. Талантливый создатель книги, подобно многим до и после него, использовал популярные и общеизвестные сюжеты, но переложил их так, что у его современников могли возникнуть очень четкие и прогнозируемые ассоциации[594].