— Когда после увольнения из органов отец работал переводчиком, он всегда переводил с русского на английский и никогда наоборот.
— Мы никогда не прерывали отношений с дядей Рудольфом (настоящим Рудольфом Ивановичем Абелем. —
— Говоря о моих дядьях с материнской стороны, я уточняю, что арестован был дядя Иван, а не дядя Борис. Иван жил и работал в Ленинграде. Насколько я знаю, он был партийным работником, занимал относительно важные посты. После его освобождения из ссылки он с юмором рассказывал о лагерной жизни.
— Насколько я знаю, отец не мог быть на параде 7 ноября 1941 года на Красной площади. Он в это время находился или в Куйбышеве, или где-то на Урале, приобретая оборудование, необходимое для выполнения заданий.
А в Москве Рудольф жил в квартире отца, потому что в его собственной жить было невозможно: все стекла в домах поблизости были разбиты после немецких бомбежек.
— Командировки в Румынию и на Украину.
Если правильно помню, отец поехал не в Винницу, а в Черновцы.
А в Румынии он простудился, два дня лежал, не вставая, а когда выздоровел, выяснилось, что советские деньги здесь больше не принимают, берут только местные. Но сразу после приезда он купил на рубли мыло. И не один кусок, а, к его удивлению, целую коробку.
А потом, уже встав на ноги, попытался купить радиодетали для будущих приемников. Не продавали их на рубли, и отец попытался обменять наши деньги на румынские. Не получилось. И он смог лишь купить сладких самодельных конфет у какого-то мальчишки.
— Часто спрашивают, действительно ли они с Беном (Кононом Молодым. —
Не было никаких совместных военных эпизодов. Никогда ни о чем подобном ни один из них не упоминал у нас дома… И никогда у Бена не было дачи поблизости от нашей.
— Большинство отцовских наград были заработаны им не за выслугу лет и долгую службу. Как он говорил — «не за протертые штаны».
— Мартенс (старый чекист, знавший Вилли Фишера с первых лет его службы в ЧК. —
— Работа моей мамы в московском Детском театре завершилась в 1939 году, когда театр почил в огне. В 1939–1941 годах и до самых первых дней войны она играла в Госоркестре. В эвакуации в Куйбышеве трудилась в местном музыкальном театре. После возвращения в Москву до 1951 года работала в оркестре Московского государственного цирка.
— Когда мы жили за границей, отец любил курить трубку. И только вернувшись домой, он взялся за сигареты. Курить трубку в России было как-то не принято. Я помню, как уже несколько позже в Москве он перешел на «Золотое руно».
— Отец вернулся (в отпуск. —
Мы во время его отпуска много фотографировали, рисовали. Ходили по музеям и побывали в Ленинграде и в Осташкове.
— Отец увлекался математикой, а больше всего любил теорию чисел. Его занимало решение сложных задач. Он находил новые пути решения математических законов… и пользовался для этого любой возможностью. Книга «Цифра — язык науки» была его любимой. К сожалению, я не интересовалась этой областью науки и не могла принимать участия в подобных развлечениях.
— Все, что пишется в книге Митрохина (сотрудника архива ПГУ, десятилетиями переписывавшего секретные материалы и сбежавшего с ними за границу. —
— Отца положили в Онкологический центр академика Н. Блохина 20 октября 1971 года. Он умер в центре 15 ноября. В его палате не устанавливали никакой прослушки. Но люди из Службы дежурили рядом с ним круглосуточно до последнего дня его жизни. Мама и я менялись, чтобы ни на минуту не оставлять отца одного.
— Похороны отца не превратились в секретную операцию. Зря говорят о каких-то специальных пропусках. Их не требовалось. Попрощаться пришли соседи по даче, по Троицкому переулку и по другим квартирам.
Еще остались те, кто знали
На столетии Героя России разведчика Алексея Николаевича Ботяна познакомился с двумя далеко не молодыми людьми. Они читали мою книгу «Абель — Фишер», сами подошли, и мы познакомились. Кое-что рассказали о Вильяме Генриховиче.