Легенды о любви и дружбе

Злоумышляла с бровью будто бровь,

Как сообща пролить им чью-то кровь,

И на Коране ясного лица

Быть верными клялись ей до конца...

Фархад, узрев Ширин, окаменел,

То сердцем леденел, то пламенел.

Но и сама Ширин, чей в этот миг Под пеленою тайны вспыхнул лик,

К нему мгновенной страстью занялась, Слезами восхищенья облилась.

На всем скаку остановив коня,

Едва в седле тончайший стан склоня,

Тот жемчуг, что таят глубины чувств, Рассыпала, открыв рубины уст:

«О доблестнейший витязь, в добрый час Пришедший к нам, чтоб осчастливить нас!

С обычными людьми не схож, ты нам Загадка по обличью и делам.

По виду — скорбен, изможден и хил,

Ты не людскую силу проявил,—

Не только силу, но искусство! Нет,

Не знал еще такого чуда свет!..»

Едва Ширин свой приоткрыла лик,

Фархад ее узнал и в тот же миг,

С глубоким стоном, мертвеца бледней,

Как замертво свалился перед ней...

Фархад вторые сутки там лежал,

То — будто бы дышал, то — не дышал.

При нем, не отходя ни шагу прочь,

Ширин с Шапуром были день и ночь.

Когда же непреодолимый сон

Им в третью ночь сковал глаза,— то он

Глаза открыл, очнулся — и не мог Понять никак, что это за чертог,

Как он сюда попал и почему Столь пышно ложе постлано ему?..

И вдруг он вспомнил, как к нему пришла Та, что была, как солнце, вся светла.

Что с ней беседы удостоен был,

Что награжден своей мечтой он был...

Здесь он подумал: «Я пред ней в долгу. Чем благодарность высказать могу

Ей, луноликой, светлой пери, ей,

Так снизошедшей к участи моей?

Арык — ее заветная мечта,

Так пусть не будет тщетною мечта!

Хоть жизни нашей скоротечен срок (Не знаю, мне какой намечен срок),

Но ровно столько я хотел бы жить,

Чтоб это дело с честью завершить...»

И вот опять киркой он замахал,

Опять гранит в горах загромыхал:

Что ни размах руки — то грома треск, Что ни удар кирки — то молний блеск...

Ширин таилась: с кем ей говорить, Какому другу сердце ей открыть?

Ах, первая любовь всегда робка,—

Ширин блюла достоинство пока.

Проходят дни, а всё грустна Ширин,

Не ест, не пьет, не знает сна Ширин.

То вдруг решает: «Я пойти должна!»

То вдруг и мысль об этом ей страшна.

Честь говорит ей: «Нет», а сердце: «Да!» Кто скажет ей — что благо, что беда?..

Гранитных скал стал жителем Фархад — Стал скалосокрушителем Фархад.

Подтянет свой кушак потуже он —

Одним ударом рушит целый склон;

Махнет, как бы игрушкой, он киркой — Смахнет скалы верхушку он киркой.

Он низвергал за глыбой глыбу в степь — Обрушиться хребты могли бы в степь!

Осколки били по луне, но ей Был ореол защитой от камней..,

Так исподволь всё дело шло к концу, Арык уже был подведен к дворцу...

Когда он это дело завершил,

И город он снабдить водой решил.

А город был внизу, и без воды Там огороды гибли и сады.

Фархад исчислил высоту — она Двум тысячам локтей была равна.

И с этой кручи вниз пустил Фархад За водопадом в город — водопад.

И так благодаря его трудам Все люди воду получили там...

«Рекою жизни» тот арык с тех пор Зовется у людей армянских гор,

И «Морем избавленья» — водоем Народ прозвал на языке своем...

Царил тогда на западе один Могучий, именитый властелин,

Аджамский шах и аравийский шах,— Скажи: он был полуазийский шах.

Хосроя внук, Хормуза сын он был.

Хосров Парвиз — так в мире он прослыл...

А в это время разнеслась молва (Вскружилась у Хосрова голова),

Что гурия одна, покинув рай,

В мир снизошла, избрав армянский край;

Что чистотой ее озарена,

Как солнцем, та счастливая страна...

В его воображенье день и ночь Была она, не отступая прочь...

Дворца привратник доложил Бану:

Мол, счастье правит повод в их страну,

Пришел от самого Хосрова, мол, Вельможный, благороднейший посол...

И вот — Бану одна В пучину дум душой погружена.

Ни родом, ни державою своей,

Ни в чем Хосров не уступает ей,

Напротив, лестен очень этот брак,— Страну б ее упрочил этот брак.

Но вспоминался ей Фархад, и вновь От жалости в ней холодела кровь...

Хосрову отказать? Придет он в гнев: Легко джейрана одолеет лев...

Так сеяла старательно она Соображений разных семена

И, видя, что плодов посева нет, Племянницу призвала на совет:

«Послала испытанье нам судьба.

Решай сама, а я, увы, слаба».

И гурия, суть дела разобрав, Воскликнула, лицом к земле припав:

«...Твой приговор скорей изречь прошу, Скорей обрушить скорби меч прошу.

Иль заживо низвергни ты меня,

Как у индусов, в капище огня:

Пусть плоть моя избавится в огне От сотен тысяч мук, сужденных мне;

Пусть я, подобно волосам моим,

Вся превращусь в кудрявый, легкий дым.

И даже и стенать не стала б я,

Освободила б мир от жалоб я.

И одинокий мученик Фархад!

Прости: так будет лучше мне, Фархад.

Я — лишь мечта твоя, однако ты Пожертвовал всей жизнью для мечты.

И мне, поверь, достаточно самой Сознания, что ты в мечте — со мной...»

[Они решают отказать шаху под тем предлогом, что Ширин — смертельный враг замужества.]

Парвиз, поднявший гнева острый меч,

Решив страну армян войне обречь,

Собрал такую силу, что и сам Не ведал счета всем своим бойцам...

А пери думу думала одну —

Она с военачальником Бану

Фархаду в горы весть передала:

Мол, таковы у них в стране дела,—

Его судьба, увы, ее страшит,

Пусть он укрыться в крепости спешит.

Не думал он в укрытие засесть,