Легенды о мастере Тычке

Золотую медаль мой дядюшка уже считал своей: он решил не только охранять ворота, но и вместо каждой доски на заборе поставить по стражу. Когда же пришел со своим предложением в заводскую контору, то оказалось, что он опоздал. Только что было принято какое-то предложение мастера Тычки, и за это ему вручили ту самую медаль, на которую нацелился дядя. А дяде сказали, что его предложение может слишком дорого обойтись заводу, потому как потребуется больше досок, чем есть на заборе, ибо возле каждого стража нужно будет ставить нужник.

Дядю обуяла такая обида, что он снова слег в постель.

Как-то прихожу я к нему, чтобы еще раз спросить, к какому же мастеру хотела определить меня моя матушка. А дядя мечется, как в белой горячке, по горнице и твердит:

— Моя, моя должна быть эта медаль. У него и фигуры-то совсем нет...

А потом как уставится на меня да как крикнет:

— Ты слышишь?

Я так испугался, что от страха закрыл глаза. А когда открыл их снова, смотрю, я стою дома перед бабушкой в одном валенке. Другой — не помню, в каком сугробе оставил. Стою перед ней и даже слова сказать не могу.

— Да что же с тобой случилось, опеночек ты мой крохотный? — говорит мне бабушка, хотя в это время я уже начал бегать на вечерки, к девкам. — Ты заплачь, может, тебе легче будет.

И правда, когда я заплакал, мне действительно легче стало. Вроде бы в горле какой-то ком расплавился, после чего у меня из души слова сами, без всякого принуждения вышли наружу. Бабушка чуть не рухнула на пол, когда услышала, что дядю Кузьму хватила кондрашка! И тогда следом за мной, только еще громче, с самыми горькими причитаниями, заплакала бабушка. А как же она могла не заплакать: как бы дурно ни живал и ни хаживал по земле дядя Кузя, а он нам роднёй приходится. Бабушка связала в узелок весь запас домашнего лекарства, которым лечила нас с дедушкой: пузырек дегтя, если нужно будет дяде помазать горло, клочок сена, если ему придется распаренным сеном подогреть живот, для облегчения души. Обычно люди крестятся только в один, красный, угол, а бабушка ради дяди Кузьмы перекрестилась во все четыре угла и вышла из избы. Вышла — и будто пропала.

Из лакированных дверок наших настенных часов деревянная кукушка выглянула один раз для кукования, потом второй, третий, четвертый... А бабушки все не было. Мы с дедом забеспокоились. Не случилось ли и с ней какая-нибудь притча? Когда кукушка выглянула в пятый раз, тут и явилась наша долгожданная Аграфена Петровна. Только она успела перекинуть ногу через порог, как сразу накинулась на деда:

— Ах ты, пустоголовый, пустоголовый, всю жизнь лазаешь по крышам и украшаешь чужие окна, а тебе ни чести, ни славы, ни доброго слова. Да и сам, наверное, не видишь толку в своей работе. Вон другие умеют жить: сидя на табурете, выходят в почетные люди да еще получают золотые медали.

Дед у меня был таким смирным, что его, кажется, никакими бранными словами нельзя было возмутить. А тут как вспыхнет:

— Ты что, бабка, рехнулась, что ли? Или голова у тебя не с того конца зарублена? На глазах носишь окошки, а не видишь ни крошки. Как это я в своей работе не вижу толку? Я, может быть, отвечаю за красоту целого города. А что касается медали, я так скажу: "Всяк умен, кто сперва, а кто опосля". И смотри у мине в следующий раз... только заговори об этом! - И дед так красиво погрозил пальцем, что даже бабке понравилось.

Наверное, мы и дальше жили бы по-прежнему,не спеша и мирно: по вечерам попивали чаек у самовара, ни о чем тревожном более не думая, если бы тут не явился дядя Кузьма с распаренным сеном на животе и не хуже бабки прямо с порога зашумел:

— Вы только поглядите, что у нас стало твориться на заводе! Был там всегда порядок, а теперь, как ног у змеи, так и порядка там не найдешь. Кто начальству слюбится, тот и высится. А нас привязали как сказочную грешницу-блоху для мучения за ухо и почесаться даже не дают. Поэтому и получается, их посаженный талан как на дрожжах растет, а наш не лезет и не ползет. Когда время приходит до дележки: попу — куницу, дьяку — лисицу, пономарю — серого зайку, а просвирне-хлопотушке, вернее, уж нам, горюнам, — заячьи уши. Вот так и на прошлой неделе получилось: всех от торжества вдаль, а вашему соседу вручили медаль. А У Тычки даже фигуры не имеется. У него только голова да лапти. Ему медаль-то некуда вешать, — дядя расправил плечи, дал нам наглядеться на свою грудь и далее сказал: — Если к примеру взять других... Вот, допустим, Егора Макарыча, так у него не грудь, а прямо-таки — целые ворота, но на ней даже шляпки гвоздя нет, не то что медали. Разве это справедливо? Я спрашиваю, разве он хуже мастера Тычки?

Мы все молчали. У моего деда действительно была такая грудь, что ею можно было прикрыть проем заводских ворот, но, кроме двух родимых пупырышек, никакого украшения не было: хотя бы еще торчал деревянный сучок, что ли, не говоря уж о медали.