Легенды о мастере Тычке

Однажды тульские "дельцы-удальцы", которым всегда казалось, что у них слишком ложка узка, таскает по два куска, и они все время думали, как бы eе развести пошире, чтобы таскать по четыре, из-за какой-то своей выгоды решили их подружить. Но у Тычки и Подливаева получилась такая "дружба", когда между ними положили дюжину куриных яиц, они сразу сварились. И немудрено. Эти люди жили как две тучи, начиненные разными зарядами, хотя оба любили говаривать: "Чистота, правота — самая лучшая лепота". Да не оба любили выслушивать эти слова. Мастер Тычка этими словами жил. А Кузька Подливаев, как ястреб, целовать курочку любил и до последнего перышка.

Только Кузьке удавалось найти какое-нибудь сугревное местечко, где можно за счет кого-то легко и бездельно пожить, тут как тут перед ним появлялся мастер Тычка и сразу, без всякого зачина, прямо, столбовыми словами: "Ну. что, Подливаев, где твоя правота и чистота? Я думал, что ты не только сам честно будешь жить, но и других этому станешь учить, ты же оказался хуже того вруна-драгуна, который обещался впереди всего войска бежать, что под ним будет земля дрожать, а сам позади остался в грязи лежать". И приходилось бедному Кузьке уходить с того сугревного местечка с горькой песенкой, не хватив даже шилом сладкой патоки.

Подливаев не терпел мастера Тычку, как змея не терпит мяты, хотя мята растет у входа в ее нору. Если бы Кузька был чудодеем и смог сотворить дьявольские копыта со стуком, то с превеликим удовольствием он бы ими растоптал Тычку. И не просто растоптал, а чтобы вся Тула слышала топот его копыт. Подливаев даже пробовал изобрести такие копыта. Да чего только он ни пытался делать, чтобы уничтожить великого мастера! На это потратил все свои лучшие годы, отпущенные ему жизнью для благих дел.

А Тычка, как всегда, спокойно стоял перед ним, как тот зеленый стебелек мяты у входа в змеиную нору.

Кузьке казалось, что он постиг все секреты, даже такой, как одолеть чертей, а вот как одолеть мастера Тычку — постигнуть не мог. И когда у него от злобы, бессилия и зависти совсем перетянулся кадык, дал слово: Тычку зарядить в пушку и выстрелить им, чтобы от него не осталось даже запаха в Туле. Хотя это слово Подливаев дал при людях, но не людям, а святым, о которых он слышал в детстве от слободского попа, по даже от них Кузька утаил, чьими руками он это задумал сделать.

Среди мастерового люда Кузька старался показать себя человеком божьим, хотя, как и все смертные, он был обшит кожей. И кроме того: костляв, как тарань. Кости что крючья, на них можно хомуты вешать. Рожа красная, перед ней можно онучи сушить. Длинен и прям, будто аршин проглотил. Торчком он все время хаживал, торчком меж людей себя показывал. Ему казалось, что если он длинен — и ум его высок. Поэтому он своих мыслей не прятал. Однако и угрожать великому мастеру открыто не решался. Когда Тычке сказали о задумке Подливаева, тот ответил:

— Эка невидаль, что к зиме надумал купить ядреную телку, будет ли еще на лето трава?

И вот, как раз в то время, когда волк овцой был, медведь стадовником, свинья огородником, ждали, когда черт умрет, как тогда тайком поговаривали о последнем русском царе, хотя тот еще и не думал хворать, Кузька Подливаев и решил совершить свое обещанное дело.

Однажды из чьих-то несвежих уст он услышал, будто бы в искусном цехе ружейного завода по совету Тычки мастеровые сколотили какую-то рабочую кассу для помощи бунтующим против царя людям. Кузька от радости чуть не подпрыгнул.

— Вот ты уже в пушке, "наш великий мастер"! — воскликнул он. — Сейчас мы сделаем так, что за тобой закроют замок... Бу-бух! — И поминай как звали.

Подливаев тут же побежал в ведомство по сыскным делам и шепнул об этом Фильке Дсрганову. Филька тоже очень обрадовался. Он давно был готов съесть мастера Тычку за то, что тот его изобразил в статуе обезьяной и для посмешища выставил в музее. Филька немедля шепнул кому надо повыше, а свыше еще выше и так это известие шепотом дошло до Питера, до самого царя.