Легкий способ завязать с сатанизмом

Докторша из Норильска рекомендует глазные капли, школьница из Ханты-Мансийска играет для Коли на скрипке, бездельнице из Новосибирска он рассказывает сны. Коле снится, что он рыцарь, конь его верен, а вера в Иисуса крепка. Коле снится, как он пьет водку в эмигрантском кафе и бранит красных. Коле снится, что текучая, клубящаяся тьма поглотила его без остатка, а затем вспыхнула и превратила в камень. Он вскрикивает во сне, и Катя долго гладит его голову, приговаривая:

– Спи, мой хороший.

* * *

Лето в семь вечера еще безоблачно и голубо. После долгого дня неотложных ничего не значащих дел Катя снова в квартире. Коля отменяет уже третий визит в ЗАГС, страшно занят, да и пошлину платить некогда как-то, то одно, то другое. Кто-то из подружек советует Кате подавать исковое в мировой, Кате неловко, но выхода нет. Теперь дело сделано, и Катя открывает входную дверь с легким танцем – в этом вальсе ведет она.

Катя встречает пустоту. Следы возни, обувные коробки потрошками наружу, шифоньер опустел, цирк уехал.

На полу у софы голубая сережка-кисточка шепчет: «Пока, Андрей». Катя ложится на пол и глядит в потолок, двигаться невозможно, потому что воздуха больше нет, тут цемент. Тонкая ножка мольберта зовет взглянуть выше, и Катя узнает, что Нойбергский монастырь растворился в небытии так же, как и герой картины.

– Удрал с неоконченной, – сокрушается Катя под нос.

Пыльные зайчики в углах мастерской вторят Кате, на небо спускаются сумерки, цемент застывает и расходится кракелюрами трещин. Катя лежит на полу и ревет.

* * *

Неделю спустя Катя решает убраться. Завязывает волосы в пучок, мучительно долго елозит тряпкой по горизонталям, сбивает крошку-паучка в укромном уголке. Хаос никак не преобразуется в космос. То тут, то там попадаются Колины вещи – виниловые пластинки в ожидании так и не купленного проигрывателя, перламутровая запонка с навечно отломанной ножкой, фотография в рамке, спрятанная поверх книг, – Коля в бог весть откуда добытой казачьей форме вытягивает ноги у кладбищенского столика. Катя все просила рассказать, как так вышло, получала в ответ только:

– Искусство, тебе ли не знать.

Теперь с этим кончено, нужно вынести все. Ничего не получилось, потому что место загажено. Земля иссохла родить урожай без конца, ей нужно вздохнуть, пожить для себя. Катя выносит пластинки в тамбур, бьет ладошками по бедрам – еще чуть-чуть, и будет совсем хорошо. Остался шкаф, сундук со сказками. Открывает с опаской.

Маленькое черное платье, которое она забросила пару лет назад и снова ожившее с появлением Андрея, теперь безнадежно одиноко. Колины свадебные туфли – царапнул нос у входа в ЗАГС и сокрушался весь вечер. Жестяная шкатулка, обитая алым атласом, с причудливым золотым замком, – что в ней хранит Андрей? Катя, хоть убей, не может вспомнить, и ключ ей никогда не попадался. Бестолково ковыряет ножом со стерильным выражением хирурга. Пробует провернуть замок крестовой отверткой – мимо. Трясет – будто пустая, но что-то в ней есть. Когда борьба становится невмоготу, Катя изо всех сил бросает шкатулку в стену. Крышка с лязгом отходит, но замок еще держится. Катя выламывает его с мясом.

Алые стенки, алое дно. На складках атласа фотокарточка исподом вверх. Крупный, знакомый до тошноты почерк. Читай по слогам: «Люблю». Переверни фото и взгляни Горгоне в глаза – горошек вуали, красные губы, ненавистная Колина улыбка.

* * *

Спустя пять лет местный пивовар заказал Кате портрет своей бабушки в костюме феи. Густо накрашенная старуха в золотой раме напоминает мужчину.

Сказка

В пустом доме у скандинавского леса лежит мальчик с простреленной головой. Вечный Малыш, ожидающий Карлсона в стокгольмских сумерках. В раскроенном черепе алое варенье – прилетай скорее, дружок, пошалим. Ножичек, которым я резал руки, пока ждал тебя, оказался слишком тупым, никуда не годным, таким не поиграешь как следует. Нужно стрелять. В конце предложения жизни восклицательный знак – дробовик.

Малыша находит друг, таращит глаза: «Дела». Несется за полароидом, трясущейся слабой рукой перекладывает нож и ружье – пусть будут в кадре.

– Улыбочку! – блеснула вспышка, в пятнах варенья на полу дрогнула черная тень.

Малыш спит. Приезжает полиция. Карлсона все нет.

* * *

Где-то в России, лет пятнадцать спустя в убитой однушке на окраине лежит точно такой же мальчик. Туго спеленутый в покрывало, он слабо ворочается во сне – что-то неладно. Добрый друг пинает его под ребра:

– Куда на спину? Захлебнешься!

Малыш ежится, разок трепыхается всем телом и затихает. Друг наклоняется, зависает в теплом облачке с газированным запахом рвоты. Фух, дышит. Малыша бьет спазм, изо рта лезут коричневые пузыри, стекают по подбородку, ляпают на покрывало, пол.

Годы идут, а они все падают с неба. Соскальзывают со спины Карлсона и разбиваются о реальность.

* * *