«Лейс» с особым вкусом

Вова распахнул дверь и вошёл в небольшой коридор. Справа от него располагался шкаф с верхней одеждой, а слева – тумбочка для обуви. Её полки, на которые обычно ставят кроссовки, ботинки или туфли, сейчас, в сезон весенней слякоти, пустовали. За ней находилась дверь в родительскую спальню, а на противоположной стороне – кухня. За время отсутствия жильцов в доме заметно похолодало. Спустившись с порога на серый линолеум, украшенный многочисленными ромбиками и квадратами, Вова почувствовал пятками его холод и поспешил поскорее пройти в свою комнату. Он не испытывал прежней радости или усталости – ему просто хотелось поскорее покончить со всем этим. Скинуть с плеч неожиданно навалившуюся тяжёлую мантию.

Он миновал гостиную – самую большую комнату в доме. Простенько обставленная, она, тем не менее, не потеряла свою изысканную нотку. «Бидермейер» – произнёс бы художник, знающий толк в своём мастерстве. У стены, около хорошо сохранившегося шкафа «Хельга» с одеждой и старыми некому не нужными книгами (среди них от пустых непонимающих взоров скрылось четыре забытых тома с сочинениями Владимира Ильича в шикарных синих обложках и книга Иосифа Виссарионовича) стояла тумбочка с тремя выдвижными ящиками, на которую удобно поместили тридцати двух дюймовый телевизор «Элджи». Два кресла и угловатый диван с противоположной стороны. Завершали картину овальный коврик с отрезанной этикеткой «MADE IN CHINA», растянувшийся по всей длине комнаты, и два фикуса-великана у широкого окна, касающиеся друг друга своими широкими листьями, будто два человека, пронзенные стрелой Купидона.

Дверь в Вовину комнату оказалась открыта. Мать совсем не любила закрывать их, потому всегда оставляла двери широко распахнутыми. Это правило касалось и её собственной спальни, правда, иногда по ночам она всё-таки шла против своих крепких подобно камню нравов. Тихонько, словно крадущаяся по плинтусу мышь, Вова проскользнул за порог и на всякий случай прикрыл дверь. Не до конца, что бы в случае чего он мог быстро и без лишнего шума вернуть её в исходное положение. Затем Вова сбросил с себя рюкзак, пристроил его у ножки кровати и всей массой плюхнулся на кровать. Раздался жалобный скрип умирающих в тяжёлой во всех смыслах пытке пружин.

«Что теперь?» – рассеяно подумал он, оглядывая комнату в надежде отыскать хоть что-нибудь, за что можно было уцепиться. Таковой вещью был рюкзак. Вова то и дело поглядывал на него и почти сразу же отводил взгляд в сторону. Он понимал, что ответ на мысленный вопрос таится там, за потёртой молнией. Достаточно ощутимый, чтобы сомневаться в нём. Но нечто в мальчике до сих пор пыталась сопротивляться. Его руки налились свинцовой тяжестью и бессильно пали на колени. Ему стало чертовски неприятно – нельзя избавиться от следов наполовину совершённого преступления и нельзя совершить его до конца, приняв на худой конец очередную неприятную шутку судьбы. Наверняка также себя чувствовали пассажиры тонущего «Титаника»: независимо от своего местоположения, упустив место в спасательных шлюпках, отплывших от корабля, их ждала мучительная смерть в ледяных пучинах. Никто не мог остаться и никто не мог нырнуть за борт так, чтобы миновать переохлаждение тела или неожиданный сердечный приступ, пока получившие сигнал бедствия суда спешили к месту крушения.

«Давай же, – властно поторапливал голос в голове, – осталось совсем чуть-чуть. Ни думай не о чём, что останавливает тебя, и помни лишь об одном: никто ничего не узнает…»

Вова неотрывно смотрел на рюкзак и тихо проговаривал слова: «Никто ничего не узнает». Хотя, если б его мысли не ослепились столь странным образом, он с ужасом понял, что не отдаёт себе отчёта в действиях. Точнее действует против собственного умысла, словно некто заполучил над ним контроль. Он также бы понял, что простое желание полакомиться любимой закуской переросло в нечто большее, нечто неконтролируемое. Подобно трещине в плотине – сначала маленькая капелька стекает по сухим брёвнам из еле заметной полоски. Затем полоска расширяется, всё больше капелек падает вниз, сливаясь постепенно в небольшой ручеёк. Ручеёк нарастает, давление на трещину увеличивается, она расширяется, пропуская всё больший поток воды до той поры, пока напор совсем не снесет плотину. Будущие последствия чреваты гибелью.

Однако для Вовы было уже слишком поздно для осознания общей картины происходящего: разум мальчика уже не принадлежал своему хозяину, и действия его, насколько могу судить, есть дьявольская воля искусителя.