Лейтенант

Рук достал из ящиков метеорологические приборы, предоставленные Королевской обсерваторией: термометры из Королевского общества, барометр, анемометр, специальную бутыль с воронкой для измерения количества атмосферных осадков. Он был рад, что доктор Викери не видит, в какой обстановке оказались все эти инструменты. Ни к чему королевскому астроному знать, что его барометр и термометр – самые передовые во всей Европе приспособления подобного рода – свисают на веревке с карниза хижины, больше напоминающей загон для свиней. Он никогда не увидит, что его дождемер стоит на пне – дерево постарались спилить как можно ровнее, и уж тем более не узнает, что тот же пень служит заодно туалетным столиком. Руку придется в одиночку наслаждаться тем, что грань между его жизнью и работой стерлась до такой степени, что при желании он запросто мог бы проводить исследования прямо во время бритья.

Единственное, что увидит доктор Викери – журналы с результатами измерений. Они станут истинным чудом перевода. С языка сумбура, разброда, неопределенности, на язык точности. Как жаль, думал Рук, что он не сможет разделить с доктором Викери восторг от этого превращения. «Ветер. Погодные условия. Барометр. Термометр. Примечания». Быть может, несколько необдуманно, Рук решил проводить наблюдения шесть раз в день – с четырех утра до восьми вечера. С чувством, что ему предстоит великое предприятие, он окунул перо в чернильницу и записал результаты первых замеров. «24 июня 1788 года. Ветер: зюйд-зюйд-вест, 4 узла. Погодные условия: сильная облачность, дымка. Барометр: 29 дюймов. Термометр: 60 градусов по Фаренгейту. Примечания: около 7 часов утра начался дождь, вскоре давление поднялось».

Наверху, в обсерватории, куда вели четыре кособокие ступеньки, едва хватало места даже для одного худощавого астронома, а парусина на крыше трещала на ветру, отвлекая от работы. Но скала, на которой стоял квадрант, не двигалась с места со времен самого сотворения мира. Рук чувствовал ее под ногами – эту каменную сферу, не прикрытую ни половицами, ни коврами, которая кружилась, мчась сквозь время и пространство и увлекая за собой и его самого, и все его инструменты.

Сквозь телескоп с незнакомой ясностью горели звезды – ослепительно яркие, живые, пульсирующие в черноте. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу»[15]. Должно быть, апостол Павел, думал Рук, лежал когда-то на земле и смотрел на точно такое же небо.

Теперь Рук знал южные созвездия ничуть не хуже тех, с которыми вырос. Пока судно огибало земной шар, всю дорогу от Портсмута до Нового Южного Уэльса, он наблюдал, как они еженощно карабкались все выше над южным горизонтом. Но в море он никогда не видел их такими яркими.

Луна резко выделялась на фоне черного неба, ее моря и горы были легко различимы, точно выгравированные – и, конечно же, перевернутые, с точки зрения человека, смотрящего на них из окна гостиной в туманном Портсмуте.

Рук запросто мог бы нарисовать ту гостиную – каждую складку на скатерти, каждое пятнышко на обивке кресла, истрепавшуюся бахрому половика… Мог бы рассказать, что в эту самую секунду – а там сейчас около полудня и, ясное дело, лето на дворе – отец вытаскивает из кольца салфетку, мать нарезает хлеб и передает его Энн, чтобы намазала маслом, а Бесси раскладывает куски по тарелкам, и все с урчанием в животе ждут, когда же горничная подаст полдник.

Он видел все это, точно наяву. Чувство голода воображать не приходилось, ведь губернатор велел урезать пайки до тех пор, пока из Англии не прибудут корабли с обещанными припасами. И вместе с тем все это было совсем не похоже на явь – скорее, на чей-то рассказ о людях, увиденных во сне.

Лежа на кровати, Рук слышал шум волн в бухте, их беспокойный плеск, доносившийся сквозь оконный проем. Вода всегда пребывала в движении, беседовала сама с собой и с берегом. Волны хлестали по скалам у подножия мыса, и Рук представлял себе, как они пенятся, омывая трещины в камне. Ничто не мешало капле этой воды проделать обратный путь туда, откуда он прибыл. Влекомая течениями, она могла добраться до самого Мазербанка, проскользнуть мимо Круглой башни. И наконец разбиться о берег Харда там, откуда год назад отчалил тендер «Сириуса» с Дэниелом Руком на борту, оставив на одном из камней темную отметину – приветствие из дальнего уголка планеты тому миру, что он покинул.

* * *

Даже поселившись в обсерватории, по воскресеньям Рук по-прежнему ужинал с другими офицерами. Он считал это повинностью, которую требовалось нести в благодарность за то, что в остальные дни трапезничать с ними ему не приходится.