Читаем Лейтенант полностью

Сержант проводил его взглядом, глядя, как он закинул ружье на плечо и с самодовольным видом пошел вдоль ручья, отбрасывая на траву длинную тень. Рук поймал себя на мысли, что на блокшиве[17] ему и перочинного ножа для хлеба не дали бы. Судя по кислой мине сержанта, тот думал о том же.

Губернатор заметил, как Рук смотрел вслед шагавшему прочь каторжанину.

– С волками жить, мистер Рук… – заговорил он. – Я познакомился с Бругденом еще на родине: он был егерем герцога Портленда, прежде чем злополучно преступил закон. Он малость неотесанный, зато я своими глазами видел, как он со ста шагов застрелил вяхиря.

– Но, сэр, вдруг он сбежит? – подал голос Уилстед.

Губернатор искоса взглянул на него.

– И что же, лейтенант Уилстед? Положим, сбежит. Куда он, по-вашему, тогда отправится?

Уилстед моргнул, но не нашелся, что ответить.

Рук присел на бревно и достал записную книжку, собираясь подсчитать общее количество шагов и соотнести его с показаниями компаса. Еще в Портсмуте он пробовал мерить шагами Черч-стрит, полагая, что это может пригодиться в дикой местности, а Энн семенила рядом с мелом в руках и помечала каждый его шаг. Как выяснилось, в среднем длина шага лейтенанта Дэниела Рука составляла тридцать три дюйма.

Но здесь, где он все время то спотыкался, то карабкался, то полз, такая точность теряла всякий смысл. Следуя примеру Евклида, он решил начать с постулата и, раз уж все равно приходилось выдумывать, упростить вычисления: «Положим, что длина одного шага равна тридцати шести дюймам».

Закончив подсчеты, он прочертил маршрут на обзорной карте местности. Вышел причудливый зигзаг, скорее напоминавший движение насекомого, нежели отряда королевских вооруженных сил.

Он встал, намереваясь отнести карту губернатору, но тут у него на пути возник Силк.

– Сколько мы прошли, Рук? Далеко продвинулись на запад?

Рук показал ему то место, где обрывался зигзаг.

– Насколько я могу судить, мы на четыре целых и пять восьмых мили углубились на запад от места высадки, – ответил он.

– Четыре и пять восьмых? Вы меня просто поражаете, лейтенант!

Силк повернулся к Уилстеду, который уже снял башмаки и гетры и, сидя на бревне, осторожно ощупывал мозоли.

– Взгляните, Уилстед: Рук выяснил, что мы находимся в точности вот тут, представляете? – Силк нарочито аккуратно указал пальцем на то место, где обрывалась пунктирная линия.

Уилстед скользнул глазами по карте.

– Надо же, – отозвался он, – хорошая работа, Рук.

Он даже не пытался скрывать, что мозоли беспокоят его куда больше, чем какая-то пометка на листке бумаги. Силк задержал на нем взгляд, сжав губы и слегка втянув подбородок. Именно такое выражение принимало его лицо, когда Рук слишком уж дотошно рассуждал на какую-то тему. «Досада» – вот как это называется, подумал Рук, хотя в силу добродушия и благовоспитанности Силк не мог позволить себе большего, нежели едва заметно напрячь пару мускулов.

– Спасибо, Рук, – сердечно поблагодарил он, словно извиняясь за равнодушие Уилстеда. – Возможность так точно определить, где мы находимся, несколько успокаивает.

Он окинул взглядом покрытые зарослями склоны вокруг, и Рук задумался, стоит ли воспринимать его слова как похвалу или как подспудную насмешку.

Оставив остальных, он пошел вдоль ручья с компасом в руке. «Определяю направление течения, – объяснил он воображаемому собеседнику. – Пользуюсь случаем, пока еще достаточно светло». Решив спуститься к воде, он раздвинул кусты, и у него из-под ног взметнулась утка. Он в испуге отскочил назад. Птица упорхнула подальше и с похожим на смех кваканьем опустилась на воду. «Кха-ха-ха! Кха-ха!»

Сама странность этих мест как будто сдирала с него кожу, оставляя лишь оголенную плоть.

Рук всем видом старался показать, что отмечает, как ручей заворачивает на север, но на самом деле он попросту хотел осмотреться. Эта беспощадная новизна напоминала слепоту. Словно в отсутствие знаний ему изменило зрение. Он надеялся, что без рюкзака и записной книжки его глаза быстрее научатся различать все эти деревья и кусты.

Трава у ручья нежно зеленела в сгущающихся сумерках, впитывая пологие лучи заходящего солнца – такая яркая, что почти жидкая на вид. Над ручьем клонились хвойные деревья. «Елки» – так их все называли. Но содрав горсть иголок, Рук увидел, что, в отличие от еловой хвои, они состоят из сочленений, которые ближе к кончику прилегают друг к другу плотнее. Что же это за лист, который проталкивается наружу частями, точно подзорная труба?

Он ведь хотел увидеть нечто необычное. Что ж, это место настолько необычно, что в голове не укладывается.

Егерь вернулся затемно, притащив пару попугаев и опоссума. Походив по лесу, он приободрился.

Рук услышал, как он обратился к губернатору:

– Дичи здесь небогато, сэр, но коли что зашевелится, сразу стреляю!

Разрумянившийся и довольный, Бругден с гордостью наблюдал, как один из рядовых возится с мехом и перьями. Из его добычи получилось некое подобие рагу, и хотя выглядело оно не слишком заманчиво, но все же неплохо дополняло скромный паек старого черствого хлеба.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза