Лейтенант

Значит, это не Бругден, а кто-то из моряков. Он представил, как его переправляют на шлюпке на борт «Шарлотты», как он просит увидеть капитана. «Сэр, кто-то из ваших людей избил трех местных девочек, я требую, чтобы вы нашли этого человека и наказали его».

Взглянув на него, капитан скажет: «Да что вы, лейтенант? Местных девочек, значит?»

Снизу приведут какого-нибудь матроса, и тот будет стоять с деревянным лицом, как его учили. Окажется, что у него давно наготове история о том, как он сошел на берег и девочки украли у него хлеб или трубку.

Рук так и видел эту сцену, но себя в ней представить не мог.

А перед ним, точно живая картина, сидели девочки – все темные руки да склоненные набок лица – и не сводили глаз с лейтенанта Рука, пытавшегося вообразить невозможное.

– Йенараоу бискет? – спросила Вороган. Можно я возьму остатки галеты?

Он-то думал, что угостит их, припася немного и для себя, но от них ничего не утаишь. Ни галету. Ни уж тем более то, что камара не станет за них заступаться.

Рук принес остатки галеты и попытался развеселить девочек своими безуспешными попытками разломать ее, гримасничая и кряхтя, – притворяться не пришлось: она была твердая как камень. Наконец он взял лежавший у очага топорик и раскрошил ее на три части.

Вороган и Тугеар охотно повеселились над его актерской игрой. Он ждал, когда и Тагаран его простит.

Протягивая ей кусок галеты, он показал на ее палец.

– Мурра бидьул? – спросил он, надеясь, что это значит «палец лучше?»

– Биал, карангун, – поморщилась Тагаран, мотая головой. Видимо, стало только хуже. И все же она, казалось, смирилась с тем, что ничего, кроме сочувствия, от него ждать не приходится.

Когда с кусочками галеты было покончено, Тагаран, изображая из себя хозяйку, принялась рассказывать девочкам, какие тайны скрывает его хижина. Показала, как высекать искру с помощью кремня, как точить топор на оселке, открыла коробку с секстаном. Погрозила пальцем, предостерегая, что трогать его нельзя, и показала наверх. Как и она сама в тот первый день, девочки посмотрели на изнанку кровли, после чего Тагаран произнесла длинную череду слов, смысл которых, насколько понял Рук, сводился к следующему: «Да нет же, глупышки, не на крышу, а на звезды!»

Вещей в хижине было совсем немного, и Рук прекрасно понимал, что Тагаран намеренно обходит стороной то, что стоит в углу за дверью: его мушкет. Крючков и полок не хватало, поэтому дуло служило удобной вешалкой для мелких предметов одежды. Обычно Руку удавалось не думать о том, что это оружие, но теперь он четко осознавал: в углу стоит ружье, и Тагаран нарочно не обращает на него внимания.

Потом Тугеар что-то сказала, и девочки собрались уходить – внезапно, словно стая щебечущих пташек, которые сели на траву, а потом вдруг разом упорхнули, чего-то испугавшись.

Рук смотрел, как они взбираются по скалам. Почти на самом верху они обернулись и помахали.

– До свидания! До свидания! До свидания!

Как же им нравилось это повторять…

Он махал, пока они не скрылись за гребнем кряжа, и даже тогда продолжал стоять на том же месте, глядя наверх.

Вернувшись в хижину, он не смог и дальше отрицать суровую очевидность того, что он оплошал. Тагаран хотела невозможного. Он вновь представил себе, как поднимается на борт «Шарлотты», стучит в дверь капитанской каюты, как тот поднимает на него взгляд. «Местные девочки, говоришь?»

Невозможно.

Должно быть, Тагаран предвидела, что он провалит проверку, и заранее его простила. Она лишь удостоверилась в том, что уже знала. В этом, как и во многом другом, она его опередила.

Они все знают, отчего он предпочел отвернуться: как ни крути, он из числа беревалгал. Он носит красный мундир. Берет в руки мушкет, когда ему приказывают. Он стоял истуканом, пока мужчину хлестали плетью. И не решился бросить вызов белому человеку, который избил его друзей.

Все прошедшее время он притворялся, что это не так. Здесь, в его хижине, существовал особый мир – мир, который он делил с Тагаран и остальными. И находился он на совершенно иной орбите, нежели тот, в котором жили ему подобные. Но человек не может одновременно идти двумя разными путями. Тагаран это знала. А теперь знал и он.

Его день омрачило осознание того, что он до сих пор отрицал: та радость, которую приносили ему разговоры с Тагаран, отбрасывала тень. Сегодня эта тень лишь слегка задела его. Но она вернется. То, что связывает их с Тагаран, стало величайшим счастьем в его жизни. Но вместе с этим счастьем, неотделимая от него, родилась целая вселенная невозможности.

* * *

В этом особенность Сиднейской бухты, думал Рук: летом к вечеру каждый день поднимался северо-восточный ветер – так исправно, будто кто-то на бесконечных водных просторах Тихого океана получал жалованье за то, что открывал форточку. Поросшие лесом верхушки мысов трепетали под порывами ветра, которые окрашивали воду в цвет пушечного металла.