Лейтенант

Тагаран думала встать у него за спиной, но он велел ей отойти на несколько метров назад. Округлив глаза, она наблюдала, как он притворно целится и спускает курок. Кремень ударился о сталь, искра подожгла порох на полке. При яркой вспышке Тагаран отпрянула и вскрикнула, но скорее от восторга, нежели от испуга.

Лицо Рука ожесточилось от встревоженных этим звуком переживаний.

– Ну вот, – подытожил он, опустил мушкет и поставил его прикладом на землю. – Я все тебе показал, теперь довольна?

Но Тагаран не купилась на его уловку. Она знала: несмотря на шум и вспышку, пуля все еще в стволе.

Вот бы она всего на один день чуточку поглупела!

Движениями, смысл которых уловил бы даже полный идиот, она объяснила ему, чего хочет: чтобы свинцовая пуля – тут она взяла одну из них и показала ему – вылетела из дула.

Не будет он этого делать. Грохот и вспышка дополняли очарование этого механизма подобно фейерверку или ноте, что музыкант извлекает из тубы. Но выстрелить из него куском металла, который способен пробить щит или человеческое тело, обнажив внутренности, – это совсем другое дело, другой язык. Язык, который говорит: «Я могу убить тебя».

Рук не хотел, чтобы она узнала этот язык. Уж точно не от него.

– Нет. И не проси. Биал. Биал.

Она насупилась, принялась клянчить, выпрашивать. Потом надулась и назвала его словом тамуналанг – «тот, кто отказывает», или, как он понял, «мужлан».

Сначала Рук решил, что это игра под названием «Тагаран добьется своего». Но она все настаивала – схватила мушкет за ствол и пыталась всучить ему. Руку было тошно на это смотреть: сама невинность хочет поиграть со смертью.

Она же видит, каких мучений ему стоит управляться с ружьем, вспоминать о том, что он солдат, что насилие – его работа. Так зачем же настаивать?

– Нет! Не проси, умоляю тебя!

Он не знал, как высказать это на языке кадигал. Умолять ее ему еще не приходилось.

Выхватив у нее эту треклятую штуковину, он убрал ее за спину, чтобы Тагаран не смогла дотянуться, и схватил ее за запястье, не давая вновь ухватиться за ружье. Ручка у нее была тонкая, как прутик, но сильная. Он чувствовал, как напряглись ее сухожилья.

– Все, хватит! – не выдержал он. – Прекрати настаивать! Я же сказал нет!

Он услышал гнев в собственном голосе – услышала его и Тагаран. В ответ она разразилась бурным потоком слов, яростно осыпая ими Рука. Он отпустил ее, и она отступила на шаг назад. Они смотрели друг на друга. Он вдруг понял: это не игра.

Рук был в смятении. Ему и в голову не приходило, что однажды он применит против нее силу или разозлится на нее.

Он смотрел на ее ожесточившееся лицо, наполовину скрытое за волосами, ее волевой подбородок. И не понимал, что произошло, – знал только, что все дело в проклятом ружье. Уж лучше бы он выстрелил. Его гнев что-то искорежил похлеще любого выстрела.

Тагаран отвернулась и направилась прочь. Он шагнул вслед за ней.

– Завтра, – сказал он ей вдогонку. – Паррибуго. Ты вернешься завтра?

Не глядя на него, она ответила:

– До свидания, камара.

Какое ужасное слово. Ответить на ее прощание он не смог. Оно резало, словно нож.

– Паррибуго. Я буду здесь. Паррибуго!

Но она уже ушла. Он глядел, как она взбирается вверх по тропе, без устали переставляя по камням длинные тонкие ноги. Ждал, что она обернется. Тогда он помашет ей, позовет назад. Побежит по тропе ей навстречу.

Но она не обернулась.

* * *

Когда Тагаран ушла, Рук сел на край кровати. У него дрожали ноги, а к горлу подступил ком, точно что-то рвалось изнутри.

В воздухе еще висел запах пороха – той щепотки, что он подорвал по ее просьбе. От этого запаха он был сам не свой, мысли путались.

И зачем Тагаран понадобилось выяснять, как стрелять из ружья?

В голове всплыл ответ. А если предположить на мгновенье, что местные поручили Тагаран выучить язык племени, прибывшего издалека? Узнать обычаи чужаков? Может, даже разобраться, что означают те отметки на бумаге, которым они придают такое значение? Понять внутреннее, скрытое устройство их ума, обычаев, верований и чувств?

А заодно, быть может, и выяснить, как работают ружья. В чем их сила, и каковы ее границы. Что ей могут противопоставить люди, вооруженные копьями и деревянными щитами.

Такая умная девочка, как Тагаран, отлично подходила на эту роль – смышленая, и притом невинная. Она любопытна, у нее полно вопросов, но она всего лишь ребенок. Он вспомнил, как быстро она впитывала новые слова, услышав их всего раз, с какой поразительной быстротой улавливала смысл целых предложений. Она успела усвоить куда больше того, чему научила его.

С самого начала он видел в Тагаран источник знаний. Он возомнил, что назначил ее на роль своего учителя. Честолюбие вселило в него излишнюю самоуверенность.

Какой бы жестокой ни была правда, он заставил себя ее признать: дружба с Тагаран ему льстила.

Теперь же ему стало казаться, что все это время его, попросту говоря, использовали.