Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец

После наполеоновских войн и массовой «военной экскурсии» в Европу Общество очень расширилось за счет молодого офицерства. Теперь о государственных проблемах рассуждали уже тысячи, и вылилась эта дискуссия в создание «обществ» – в третьем, конспиративном смысле этого слова.

При Николае Первом государство очень старалось раздавить Общество, но это оказалось невозможно. Раз пробудившись, свободная мысль обратно в сон не погружается. Можно заткнуть осмелевшие рты, но отключить осмелевший мозг нельзя. Вольнодумство переместилось со страниц журналов в частное пространство, распространилось вширь, проникло в провинцию, в новые, в том числе уже и недворянские круги. Все, кто читал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, сами того не подозревая, присоединялись к Обществу – таково уж свойство великой русской литературы, заставляющей людей задумываться о больших вопросах.

Эта внутренняя работа, незаметная за фасадом показного единомыслия, дала себя знать, когда во второй половине пятидесятых годов фасад рухнул.

Вдруг выяснилось, что российское Общество существует, что оно громогласно, влиятельно – и малопочтительно к государственным институтам. Никакой формальной власти оно не имело, но постоянно оказывало давление на правительство и на самого самодержца.

Общество было разделено на несколько оппонирующих фракций, представляющих интересы разных групп, и это двойное противостояние – Общества с государством и фракций Общества между собой – было нервом всей российской жизни вплоть до 1917 года.

Ведущую роль в этой дискуссии стало играть интеллигентское сословие, значение которого очень выросло благодаря земскому движению. Куцая реформа местного самоуправления была очень опасна для самодержавного государства, ибо она давала легальную возможность активным представителям Общества применять свои идеи на практике. Значение интеллигентов – земских врачей, учителей, статистиков, агрономов, мировых судей, крестьянских посредников – возвысилось не из-за того, что их идеи вдруг оказались востребованы у простого народа, а просто потому, что эти люди выполняли необходимую работу, и, в общем, выполняли ее хорошо. Во всяком случае земцы сделали для крестьянства гораздо больше, чем народники с их пропагандой.

Цензурные послабления при Александре II дали Обществу трибуну в виде прессы. При абсолютной монополии государства на политическую деятельность российское печатное слово отчасти взяло на себя работу, которую в демократической системе исполняет представительная власть. Возник особый феномен «толстых журналов», которые вообще-то должны были печатать беллетристику, но помимо художественной литературы обсуждали весь спектр насущных общественно-государственных вопросов – от внешней политики до социологии. Да и художественная литература в русских условиях неминуемо превращалась в нечто большее, подчас совмещая в себе философскую теорию, нравственную проповедь, учебник жизни и политический памфлет.

Поскольку партии были запрещены, сторонники противоборствующих идей объединялись вокруг журналов. В период реформ радикально-прогрессистскую позицию занимал «Современник». Когда после каракозовского покушения журнал закрыли, нишу заняли «Отечественные записки». При Александре III запретили и этот орган, но немедленно появились другие издания, которые продолжили ту же линию. Репрессии лишь повышали цену свободного слова и уважение к нему. Авторы виртуозно владели эзоповым языком, подписчики отлично умели читать между строк.

Существовали и журналы ультраконсервативной, охранительной направленности. Самым влиятельным из них был «Русский вестник» Михаила Каткова, о котором будет рассказано ниже.

Накал журнальных страстей, важность затрагиваемых тем обеспечивали постоянный приток читателей. По развитию прессы можно составить себе представление о разрастании российского Общества. В пятидесятые годы в стране было пятнадцать журналов; в 1885 – уже сто сорок. В пушкинские времена у «Современника» было несколько сотен подписчиков; тираж «Отечественных записок» в семидесятые годы доходил до двадцати тысяч.

Ежедневные и еженедельные газеты, ведшие ту же дискуссию на новостном и фельетонном уровне, пользовались еще большей популярностью. В начале царствования Александра II, на старте масс-медиального бума, общественно-политических газет, как и журналов, было всего пятнадцать. К концу правления Александра III их было уже девять с лишним тысяч!

Еще одной довольно специфической ареной общественной активности стали судебные процессы. Даже после контрреформ восьмидесятых годов открытость заседаний (во всяком случае неполитических) сохранилась, и, если разбиралось какое-нибудь резонансное дело, публика ходила слушать прения сторон, как в театр. Красноречивые адвокаты становились звездами. Их речи часто выходили за рамки юридической аргументации, превращались в политические декларации. Фрагменты самых смелых выступлений, не пропущенные цензурой в печать, потом распространялись в списках.