Лекарство от пропаганды. Как развить критическое мышление и отличать добро от зла в сложном мире

— отрицание (энтузиазм, замалчивание недостатков, любовь к Родине «несмотря ни на что», «мы любим её такой, какая она есть»; радостное жертвование личным благополучием во имя страны, например, участие в несправедливой войне на стороне захватчика или бесплатная сверхурочная работа);

— расщепление (наша Родина всегда хорошая, и всё в ней прекрасно, а все остальные — её враги, и у них всё ужасно просто потому, что они — не мы);

— всемогущий контроль («Родина слышит, Родина знает», ты — часть большего, сыны (дети) Отечества, мать-Родина или Fatherland (Vaterland) — Родина-отец);

— рационализация (даже если я делаю что-то максимально подлое, например, предаю друзей, я делаю это во имя Родины, а ведь Родина — это нечто большее, чем личная дружба, значит, я совершаю не подлость, а подвиг, жертвую собственными интересами);

— отыгрывание вовне (пусть у моих детей нет возможности получить образование, пусть мы ютимся в однокомнатной конурке и каждый день выпиваем, но зато я патриот, потому что болею за национальную сборную по футболу и приколол к лацкану пальто значок с кривляндским чёрно-зелёным жёлудем).

Одним словом, как ни крути, патриотизм — это дёшево, надёжно и практично. Неудивительно, что во всех странах патриотическая пропаганда находит особенно горячую поддержку у тех слоёв населения, которые лишены привилегий, не могут получить хорошее образование, среди которых высок уровень безработицы, различных зависимостей и совершаемых преступлений. Особенно циничным это выглядит в тех странах, где патриотизм пропагандируют сторонники консерваторов, которые обычно одновременно выступают за низкие налоги для бизнеса и урезание социальной поддержки. Экономически они за богатых, инициативных и привилегированных — а беднякам продолжают выдавать патриотическую риторику. Удобно, нечего сказать.

9 Красная кнопка: «Детку жалко!»

Идёт урок в кривляндской школе. Это специальный «урок патриотизма», введённый, чтобы рассказывать детям о красоте родных просторов, о богатстве истории и, конечно, о желудях. Сегодня, однако, речь о войне. Учительница рассказывает второклассникам историю: снаряд, выпущенный террористами-воинами Апокалипсиса, попал в четырёхлетнего мальчика, и ему оторвало ножки. Мать успела донести его до поликлиники, но, разумеется, там его не смогли спасти. — «И представляете, — всхлипывая, продолжает учительница, — он перед смертью сказал: «Не плачь, мама! Кривляндские солдаты придут и спасут нас!» Так как же мы можем предать память этого мальчика, который…» На этом месте учительница уже рыдала, и часть второклассников тоже.

Дети и беззащитные животные — беспроигрышный материал для возбуждения чувств. Если вывести на страницах повести страдающего ребёнка (котёнка, собаку), читатель гарантированно будет растроган. Этим приёмом часто пользуются не очень талантливые авторы, желающие добиться быстрого и сильного эффекта. То же относится к кино и другим видам искусства. В нашем случае учительница сама верит в то, о чём говорит, да ещё и рассказывает это детям которые всего на несколько лет старше предполагаемой жертвы террористов. Эффект обеспечен, но вот каким именно он будет — неизвестно. Шокирующие истории — сильное, но не высокоточное оружие.

— Для самой учительницы сила чувств сама по себе как бы является гарантией правдивости истории. Шок и горе, вызванные историей, фиксируются в её сознании, как бы пробуждают её от «сна» повседневности, нажимают на кнопку — и автоматически включается ненависть к тем, кто объявлен виновниками страшного преступления. Ей хочется передать этот способ восприятия и детям, но все люди устроены по-разному, и многие из её маленьких слушателей воспримут историю иначе.

— Впечатлительные дети, услышав такую историю, почувствуют только страх и горе, но не ненависть. Они поставят себя на место ребёнка или близкого ему человека. Их чувства «не заинтересуются» контекстом и будут полностью поглощены самим ужасом случившегося. Точно так же их бы ужаснул подробный рассказ об автомобильной аварии. Услышанная история надолго выбьет их из колеи привычных эмоций, оставив след тоски, страха и безнадёжности. При этом они могут даже не понять, с какой целью и по какому поводу им рассказывали о смерти ребёнка.

— Возможно, у кого-то из детей есть опыт утраты, потери, — например, они сами переживали смерть домашнего животного или даже близкого человека. Такие дети, слушая подобные истории, могут пережить ретравматизацию. Они тоже будут плакать, и их также не заинтересуют террористы и победа над ними.