Лекарство от уныния

– Никакого чуда. Это дочь твоя молится за тебя в Оптиной пустыни.

Когда Ольга вернулась домой и узнала о происшедшем, то подтвердила, что в этот январский день действительно была в Оптиной, и в момент потери и счастливого обретения аппарата как раз молилась у мощей преподобных Оптинских старцев за своих любимых папу и маму.

История о старом серванте

Как-то неожиданно Олег Владимирович затосковал. Тосковать ему было совершенно не о чём: любимая семья, любимая работа с достойной зарплатой, поездки в отпуск с женой и трёхлетним сынишкой по удивительным и прекрасным местам. И в храм по выходным они ходили всей семьёй, и дом – полная чаша…

О чём тужить? А вот: всё чаще, глядя на подрастающего сыночка, стал вспоминать собственное детство. Маму, добрую, светлую. Он, маленький, любил подбежать, обнять, погладить ручонками светлые пушистые мамины волосы и сказать: «Солнышко моё!» А мама подхватывала на руки, кружила и отвечала радостно: «Олежка-сыроежка мой! Это ты моё солнышко!»

Папу он не знал, а с мамой им было очень хорошо вместе в их маленькой однокомнатной квартире. Там все радовало малыша: кухня, с самыми вкусными запахами на свете, уютный диванчик, собственный письменный стол, который ждал, когда он, Олежка пойдёт в школу и будет заниматься важным делом – уроками, а пока они с мамой за ним рисовали вместе, учили буквы, читали азбуку.

Или чудесный сервант, в котором располагалось целое множество полочек, шкафчиков, отделений. В одном – высоко – прятались сюрпризы и замечательные подарки: машинки, мяч, подъёмный кран, конструктор, из которого они вместе с мамой мастерили всякие разности. И у него всегда получалось лучше, чем у мамы, и она хвалила его: «Ты у меня настоящим мужчиной растёшь, сынок!»

Были антресоли, где ожидали своего часа новогодние игрушки. Он так любил и так ждал всегда приближения сказочных дней, когда мама, встав на стул, доставала большую коробку, полную ваты, дождика, хрустальных волшебных шаров и сосулек и прочих чудесных игрушек, которыми они украшали ёлку.

Был ящичек, где хранился их семейный фотоальбом. И там мама была маленькой девочкой в коротком платьице и школьницей с портфелем в руках, – это когда его ещё не было у мамы… И портрет мамы, где она смотрела прямо на него и улыбалась ласково, конечно, только ему, и солнечные лучи золотились на маминых солнечных волосах… «Солнышко», – шептал он, глядя на любимую фотографию.

А ещё – снимки на юге, где он строил на песке дворец, он всегда любил что-то строить, а мама смеялась и помогала. Он стал архитектором, и хорошим архитектором, – наверное, благодаря тем детским играм…

Что-то он совсем расклеился: игрушки ёлочные, сервант, диванчик… Узнал бы кто на работе… Метр девяносто пять и сто килограммов накачанного тела вкупе с суровым взглядом и короткой стрижкой как-то не свидетельствовали о сентиментальности их владельца.

Став взрослым, иногда слышал или читал высказывания о том, как балует мальчиков женское воспитание, не позволяет воспитать настоящих мужчин. Он хорошо знал, что это не так. Всё бывает по-разному…

Его мама была умной и сильной – это он сейчас понимал. Но силу свою всегда скрывала. Четырёхлетний Олежка боялся темноты, а мама делала вид, что не замечает страхов сына. Обнимала его и шептала:

– Сынок, мы, женщины, такие трусишки! Как хорошо, что у меня есть ты! Знаешь, вот в ванной темно, и мне даже страшно как-то туда идти…

И он чувствовал прилив великодушия и благородства, и это великодушие и желание помочь маме прогоняли страх начисто. И он шёл, и включал свет, и радостно объяснял:

– Смотри, видишь: светло! И нечего тут бояться!

А в пять лет он брал у мамы сумку:

– Мам, пойдём быстрее!

– Да я бы с радостью, сыночек, вот только сумка тяжёлая… Мы, женщины, народ хрупкий…

– Давай я понесу! Мне не тяжело!

Это сейчас он понимал, что сумка была совсем лёгкой, а тогда учился, – учился быть сильным.

– Не плачь, сынок, мужчины не плачут!

– А если не можешь не плакать?

– Закрой дверь и поплачь, а потом выйди и улыбнись!

Так внезапно закончилось детство и так рано. Из садика забрала мамина подруга, Лена.

– Где мама?

– В больнице, Олег. Ей делают операцию: аппендицит.

Маму он больше не увидел. И фото маминых больше в руках не держал никогда. Приехала тётя Галя, мамина сводная старшая сестра, быстро оформила его в детский дом:

– У меня своих детей нет и не было, а уж с чужими я и подавно не справлюсь. Ты уже большой, Олег, будешь расти в коллективе, тебе это полезно. Квартиру вашу я сдавать стану, что ей пустой стоять-то. Деньги получу с квартирантов, глядишь, тебе куплю подарок какой-нибудь к школе.

В детдоме он, домашний, любимый, тем не менее не стал мальчиком для битья. Он быстро научился драться и не давал себя в обиду. Грозой детдома был Шняга, Вовка Шнягин. Он не отличался особой силой, но был патологически жестоким, не боялся боли – ничего не боялся, мог порезать себя самого или других – на раз. Олег дрался с ним и делал вид, что тоже не боится боли, не боится крови – ничего не боится, и Шняга отстал, признал равным.