Лексикон света и тьмы

Д как Дверь в Бандову обитель. Если считать, что дом – это тело, то прихожая, хоть и является первым помещением, которое рассмотрит входящий, всё же не лицо дома, а скорее рукопожатие при знакомстве и первый взгляд на нового человека, беглое легковесное впечатление, позволяющее, однако, составить поверхностное представление о том, кто перед вами; вот так и прихожая в доме или квартире своими обоями или облицовкой, запахом карри или фрикаделек сообщает вам что-то о хозяевах.

Для начала в дверь в двадцатые годы заходят работяги-строители. В тяжёлых башмаках и с подсумком для инструментов на поясе, сдвинув цигарку в уголок рта, отчего сигаретный дым собирается в маленькие облачка, которые развеиваются в воздухе и въедаются в стены и потолок.

Потом первые владельцы: профессор и ботаник Ральф Тамбс Люке и его жена Элиза Тамбс Люке. Преисполненные надежд и восторга, они входят в холл, заглядывают в гостиную, профессор хватает жену за руку, ему не терпится показать ей комнаты.

Здесь они будут жить. Она устроит в подвале детский сад, а Ральф будет преподавать студентам.

И вот уже топот детских ножек. Маленькие ботиночки 20-го и 21-го размеров стоят в прихожей. Крошечные курточки и варежки. Детский плач и смех. Разговоры о войне. О вторжении и оккупации.

Потом, через пару лет, стук в дверь.

Ральф открывает и видит солдат, с суровыми лицами и надраенными пуговицами на униформе.

– Ральф Тамбс Люке – это вы? – спрашивает один из солдат по-немецки, уверенный, что так же ему и ответят.

– А-а-а-а… да, – отвечает Ральф; в подвале шумят дети и слышится бодрый голос жены.

– Пройдёмте с нами.

– Зачем?

– Вы арестованы по причине вашей политической неблагонадёжности и работы преподавателем.

– Ясно. Могу я предупредить супругу?

Солдат кивает.

– Только без глупостей, – говорит человек в форме, давая отмашку своему воинству, чтобы то караулило с другой стороны дома. Солдат остаётся у дверей.

Ральфа отправляют в Фалстад. Дом конфискуют, Элиза Тамбс Люке выносит свои вещи.

Дверь захлопывается, щёлкает замок.

В прихожей повисает тишина.

Проходит несколько месяцев. Пыль оседает на деревянный пол, как ил на дно водоёма. В маленькой комнате свет сменяет тьму, а его снова тьма и снова свет… Потом раздаётся звук мотора. Скрип шагов по гравию… дверь распахивается, и одним сентябрьским днем 1943 года в дом входит Хенри Оливер Риннан. Потирая руки, он направляется в гостиную.

В дверь заносят ящики с вином. Оружие. Ветчину. Хлеб. Пуля из револьвера с визгом проносится по коридору и с такой силой бьёт в стену, что дерево раскалывается. Члены банды входят и выходят, тащат через комнату заключённых со связанными за спиной руками.

Проходит ещё несколько лет. Из дома выносят три трупа в деревянных ящиках. Кровь капает из днищ на шерстяной ковёр и впитывается в него.

Ещё через несколько лет в прихожую, приобняв Эллен за талию, входит Гершон. Эллен держит Яннике за руку и, после секундного колебания, так и не отпускает её, не даёт дочке бежать вперёд.

Малышка смотрит на маму, не понимая этой нерешительности. Вмешивается Гершон и подхватывает дочку на руки.

– Смотри, моя красавица! – говорит он с улыбкой и показывает на гостиную.

Здесь они будут жить.

Е

Е как Еврейское кладбище в Софиенберге, Рикка жила недалеко от него, когда мы с ней познакомились. Большая часть изначального кладбища в Софиенберге превращена теперь в парк, жители Осло загорают здесь на травке, прогуливаются с детскими колясками, натягивают верёвку между двумя деревьями и идут по ней, балансируя руками, и делают всё это, я уверен, не подозревая, что под ногами у них скелет на скелете. Сохранилось лишь маленькое еврейское кладбище в углу парка. Я и раньше знал, что еврейские могильные камни никогда нельзя убирать – чтобы не пропали, не стёрлись из памяти имена. Это мне Рикка рассказала, когда однажды мы были в Праге на еврейском кладбище, более всего походившем на лесную чащу, заросшем серыми и чёрными камнями с именами на них. Некоторые здешние покойники умерли несколько столетий назад. Кладбище в Софиенберге гораздо моложе, и Рикке знакомы отдельные фамилии на камнях, она сказала мне как-то, что кладбище напоминает ей о её семейной истории, потому что многих из лежащих тут дома упоминают в разговорах. Например, о Дворковских и Кляйнах ей доводилось слышать на застольях у дедушки Гершона и читать в книгах о норвежских евреях. Когда мы шли мимо кладбища тем вечером, двадцать лет назад, то увидели, что многие надгробия повалены, причём явно намеренно. Рикка огорчилась и решила сейчас же их поднять. Я зашёл на кладбище следом за ней с неприятным чувством, что мы занимаемся чем-то противозаконным; помню, взявшись за надгробие, я нервно огляделся по сторонам. Мы вцепились в него с двух сторон, ощущая под пальцами сухой каменный холод, и стали тянуть вверх, изо всех сил, но камень оказался неподъёмным, и мы ушли не солоно хлебавши, оставив имена так и валяться на земле.

Е как Еврей.