Лексикон света и тьмы

Фру Эриксен приносит таз чистой воды, примеривается и выливает ему на голову. Холодная вода течёт за шиворот, в уши, но Гершон молчит, терпит. Ждёт, пока она промывает ему волосы, а потом вытирает голову. Когда он наконец распрямляется, то видит Якоба и прыскает от смеха, смеха, который он тут же душит, закрывая себе рот обеими руками, но факт налицо – волосы Якоба не побелели, а стали ярко-рыжими, цвета морковки. Совершенно ненатуральными, Гершон никогда не видел таких волос у живого человека. Фру Эриксен тоже борется со смехом, потому что никто не должен услышать, что братья скрываются на чердаке, но куда там, всё напрасно, теперь она и Якоба заразила своим смехом. Гершон стоит перед зеркалом, прислонённым к стене, и тоже смеётся над собой, а что ещё прикажете делать. Он изменился. Но стал не норвежцем с соломенными волосами, а сияющей морковкой, кем-то вроде потешного персонажа из детского спектакля.

– Теперь нас выдаёт вот это! – говорит он, хватается за волосы и тянет их вверх.

Они пытаются поправить дело водой, но поздно: осветлитель уже проник в каждую клеточку каждого волоса и уничтожил пигмент полностью. Что ж, остаётся только убраться куда подальше. Подальше от Осло, от немцев, от войны.

Они несколько недель ждут оказии на чердаке в Осло. Фру Эриксен уже не однажды приходила к ним наверх с сообщением, чтобы они готовились, что их когда-то заберут и переправят, но каждый раз в последний момент всё срывалось. Каждый раз кого-то арестовывали или выслеживали и забирали кого-то из сопротивленцев.

Фру Эриксен обещает ещё активнее искать способ, как им выбраться. Связаться с мамой слишком опасно. Даже подать ей знак, что они живы, тоже нельзя. Пока нельзя.

Только одно им доступно – думать о тех, кого они потеряли. Расстрел отца фоном присутствует в каждом их разговоре. Это похоже на постоянное однообразное гудение переменной интенсивности, иногда заглушающее всё остальное. Горе накатывает не как волна – ритмично и предсказуемо. Оно скорее напоминает тяжёлую и холодную, полную до краёв ёмкость, которую Гершон носит в груди, постоянно следя за тем, чтобы она не опрокинулась. Иногда слёзы подступают, когда он умывается и видит в зеркале свои рыжие волосы. И усмехается, но улыбка мгновенно деревенеет, потому что он уже видит совсем другое – как отец гребнем зачёсывает назад волосы или мимоходом гладит маму по спине. Он слышит даже его голос: папа напевает что-то либо разговаривает с мамой или приятелем из синагоги, в сердце Гершона происходит короткое замыкание, и слёзы льются рекой.

Октябрь превращается в ноябрь. Соседка из квартиры напротив работает в гестапо секретаршей. У неё часто бывают гости, её друзья-солдаты громко топают и горланят, поднимаясь по лестнице. А то вдруг этажом ниже грохот, кто-то колотит в дверь, ломится в квартиру, и Гершон с Якобом вжимаются у себя на чердаке в стену и ждут, когда загремят шаги на лестнице. Но солдаты пришли не по их душу, они всего лишь хотят указать хозяйке, что шторы затемнения задёрнуты неплотно и из-за них пробивается свет.

Вот уже и 15 ноября. Они всё ждут, в тишине, страхе и скуке. Вот 20-е, они ещё ждут.

Наконец 25 ноября, твоим сыновьям сообщают, чтобы они приготовились: завтра, 26-го утром, их заберёт такси.

Они собирают вещи. Благодарят хозяйку, что так долго укрывала их, и пораньше укладываются спать. Но Гершон лежит без сна ещё и далеко за полночь. Пока несколько сотен таксистов Осло готовятся выполнить поручение, собрать людей по списку и доставить их к корабельной пристани, Гершон вертится в кровати и пытается представить, как оно будет. Наконец-то это случится. Завтра рано утром они уедут.

Как мала жизнь, если с неё срезать всё до кости. Когда у тебя отбирают квартиру и мебель. Тарелки, ложки, ковры, картины забирают тоже, как и обувь, часы, украшения, и у тебя остаётся только тело и то, во что оно было одето.

Гершон сидит на маленькой кровати рядом с Якобом, они ждут такси. Рюкзак с едой, питьём и сменой одежды давно собран. Это всё, что осталось от трудов нескольких поколений и плодов неимоверного социального кульбита, который ты сумел совершить, прыгнув из крохотного еврейского местечка в России в Европу и сумев здесь обуржуазиться. Больше ничего нет.

Они ждут и ждут. Слышат, что подъехала машина и остановилась у дома. Солдаты?

Шаги по лестнице. Ключ поворачивается в замке, и дверь отворяется. Пришла фру Эриксен.

– Идёмте, – шепчет она.

Гершон встаёт, и Якоб тоже. Мысленно поблагодарив мансарду за приют, они выходят на лестницу. Гершон успевает посмотреть на ночное небо. Там наверху белеет Венера, которую столетиями называют Северной звездой.

Ступеньки скрипят, одна за одной, до самого низа. Фру Эриксен выходит первой, проверяет, что солдат нет, и зовёт их.

– Я сказала ему, куда вас везти, садитесь, и всё, – говорит она и целует обоих на прощание.

Пригнувшись, Гершон идёт к такси, проскальзывает на заднее сиденье и видит в зеркале лицо шофёра. Якоб садится рядом и поправляет шапку, надетую, чтобы скрывать его морковного цвета волосы.