Лексикон света и тьмы

– На вокзал, – говорит Гершон.

Шофёр кивает и поворачивает ключ в зажигании. Метрах в двадцати идёт немецкий солдат, он оборачивается на звук, но продолжает свой путь. И они едут, до восхода ещё далеко, улицы пусты и темны. Только птицы кое-где расклёвывают мусор, который вытянули из помойки. Дорога вдоль моря, справа у них вода и большие корабли, стоящие у причалов. Доезжают до вокзала. Шофёр говорит, что дама уже заплатила. Они выходят на перрон. Стараются держаться полумрака, идут, опустив голову. Перрон слишком ярко освещён, на каждом столбе по фонарю. Пока они на перроне одни, но до поезда ещё пятнадцать минут, а оранжевые пряди из-под шапок всё равно торчат. Внезапно Якоб подходит к ближайшему фонарю, торопливо оглядывается, протягивает руку в перчатке и чуть крутит лампочку. Она гаснет.

Становится темнее, Якоб озорно подмигивает Гершону, тот хлопает брата по плечу. Они ждут. Отслеживают каждое шевеление на остальных платформах, прислушиваются к каждому шороху. Наконец поезд приходит. Они садятся, в вагоне кроме них никого. Едут. Выезжают из Осло. Сходят в Стрёммене и, согласно инструкции, пересаживаются на автобус. Забиваются назад, сидят, сжавшись, лишь бы не мозолить никому глаза. Только шапки и торчат над сиденьями.

Ту самую ночь, когда по всему Осло мотаются челночными рейсами такси, забирают еврейские семьи из их квартир и свозят всех к «Донау», братья Комиссар проводят в пути, отворачиваясь от окна при виде каждого автобуса. В конце концов они добираются до назначенного места и выходят из автобуса где-то посреди леса. Стоят среди елей и ждут. Ждут, и ждут, и ждут.

Когда вдали слышится звук мотора, оба пугаются.

«Может быть, лучше спрятаться? На всякий случай?» – успевает подумать Гершон и видит, что и Якоб думает о том же, но прятаться уже поздно, да и как определишь, едут ли на грузовике солдаты их арестовывать или перевозчики их подбирать? Перевозчики искать не будут, просто проедут мимо, не увидев их на месте. А они останутся, считай, зимой куковать посреди леса, вооружённые лишь бутербродами и термосом с чаем.

Тут круглые жёлтые огни накреняются на повороте, освещают деревья и ослепляют Гершона. Грузовик прижимается к обочине, останавливается и заглушает мотор. Гершон убирает руку от глаз и видит смеющееся лицо, мужчина спрашивает, не зовут ли их Гершон и Якоб? Успокоение и смех. Они грузятся и едут.

За окошком мелькают деревья, рыжие стволы сосен покрыты мелкими чешуйками отслоившейся коры.

Братья переглядываются и улыбаются, но ликовать пока не решаются, ещё рано.

Шофёр сворачивает на узкую дорогу, усыпанную соломенной трухой. Огороженное пастбище, жухлое и пустынное. Гершону немного видно в зеркало лицо шофёра. Молодой парень примерно одного с ним возраста. Что заставляет человека так рисковать ради незнакомых людей? Что движет всеми, кто подвергает опасности собственную жизнь, организуя переправку через границу в машинах, пешком и на лодках таких, как они, беженцев?

Они подъезжают к хутору: белый хозяйский дом, красный амбар. Синий трактор. Ржавые вилы воткнуты в землю на обочине дороги, одно остриё загнуто и похоже на кривой палец. Повсюду валяется старый поломанный сельхозинвентарь, некоторые обломки проржавели и уже врастают в землю.

Кряжистый бородатый мужик в замызганной клетчатой рубашке, стоящий посреди двора, машет водителю рукой в сторону амбара. Там их ждёт следующий транспорт. Грузовик с открытым верхом припаркован рядом с огромной кучей сена. Неподалёку – четыре человека. Все евреи, трое мужчин и женщина, всем лет двадцать с небольшим. Один из них пианист, как выясняется. Его зовут Роберт Левин.

– А где мы спрячемся? – спрашивает Якоб.

– Вон там, – отвечает бородач и с усмешкой показывает на кузов грузовика.

– Под сеном? – уточняет Гершон, и крестьянин кивает.

– Давайте поешьте и по нужде сходите, а то потом до Швеции терпеть, – говорит мужик.

Час спустя Гершон, Якоб и Роберт залезают в грузовик и ложатся рядком. Гершон складывает руки на груди, как фараон, чтобы иметь возможность почесать лицо или убрать из носа или рта щекотную травинку. Потом на них просыпается сенной дождь. Сухая трава, то жёсткая и сухая, то подпревшая, мокрая и склизкая, уже начавшая подгнивать.

Гершон закрывает глаза и задерживает дыхание. Чувствует, как сено колет ему щёки, губы, пальцы, полоску между брюками и рубашкой. Сенно-соломенные похороны, когда лежишь не в гробу, который зароют в сырую землю, а в кузове грузовика, следующего к паромной переправе и далее через границу. Лежишь – и надеешься, надеешься изо всех сил, что пронесёт, что немцы не остановят их грузовик. В Швецию он должен переплыть на пароме, но и само судно, и причал на норвежской стороне контролируются немцами.