Лексикон света и тьмы

И как Июнь и остальные летние месяцы, которые ты проводишь в Северной Норвегии, работая переводчиком для пленных русских. Ты объясняешь им, как делают заграждения от снега, какой высоты они должны быть. Участвуешь в переговорах о длине рабочего дня и о пропитании. Живёшь и работаешь под никогда не темнеющим небом и полуночным солнцем, освещающим худосочные ландшафты – каменистые поля да осыпи. Русские строят заграждения, а в глазах у русских страх, и он отражается в твоих глазах вопросом, что сделают с тобой немцы, когда потребность в тебе отпадёт. Ты отгоняешь зудящих над ухом комаров, ешь водянистый суп и каждый вечер думаешь о том, что с твоей семьёй. Наступает осень, начинается октябрь, и вдруг тебя отправляют обратно, в Фалстад. Ходят слухи о чрезвычайном положении, об операции против Сопротивления, и ты смотришь на пейзажи норвежского Севера из окон разных машин и поездов. Равнины, покрытые травой и вереском, распластанные карликовые берёзы… но вот уже появляются ели, поначалу хилые и одиночные, они возникают всё чаще, сливаясь в ельники, которые, по мере приближения к Тронхейму и лагерю, становятся всё гуще и гуще.

Й

Й как Йоссинговцы, обиходное название участников Сопротивления в противовес квислинговцам. Оно связано с фиаско немцев в Йоссинг-фьорде в феврале сорокового года, когда на немецкий военный корабль высадилась абордажная команда и освободила триста британских военнопленных; возможно, именно этот инцидент подтолкнул немцев к оккупации Норвегии в мае того же года.

Нацисты запустили в оборот слово «йоссинговец» как ругательство, как клеймо, но участники Сопротивления подхватили его и превратили в похвалу, в знак почёта. В итоге многие нелегальные газеты стали называться «Йоссинговец».

K

К как Кислев, месяц, когда празднуется Ханука. В последних числах 1950 года Эллен Комиссар идёт праздновать Хануку к Марии, в её новую квартиру. Гершон и Яннике, рука в руке, легко шагают по лестнице впереди неё, но Эллен на восьмом месяце, ей вот-вот рожать. Она погрузнела, при каждом шаге бедро касается живота, она чувствует, что опять сползли нейлоновые чулки, доставшиеся ей из «Париж-Вены», Эллен засовывает руки под пальто, сквозь платье нащупывает резинку и тянет её наверх.

Она идёт, вцепившись в перила. Но вдруг прилив, Эллен бросает в жар, по спине течёт пот.

Она останавливается и распахивает пальто, чтобы пустить холодный воздух к телу; не хватало только явиться в гости потной и распаренной, думает она и от страха и смущения потеет сильнее – она не чувствует себя дома в собственном теле. Ощущает себя женщиной не красивой, а страшно раздувшейся, с руками и ногами до того отёкшими, что они похожи на брёвна. Что в этом может быть красивого, думает она, преодолевая последний пролёт. Гершон уже ждёт её на площадке, он поднял дочку и посадил себе на бедро.

– Всё в порядке, Эллен? – обращается он к жене, и Эллен кивает, подняв на него глаза. Как же он хорош в этом шарфе! А скоро ведь опять начнётся: она будет валяться в постели, затуманенная постоянным кормлением грудью и недосыпом, со следами детской отрыжки на сорочке, уродливая развалина, а он тем временем будет общаться с прекрасными дамами из тронхеймского бомонда, теми, кто может позволить себе импортную одежду или шляпку на заказ по собственному эскизу. Конечно, я ему надоем, думает она и вспоминает собственного отца, который недавно сошёлся с секретаршей, бросил мать, и та уже не одну неделю приходит в себя в психиатрической клинике под Осло. По-хорошему, мне надо быть сейчас рядом с ней, думает Эллен, хотя бы навестить её, но куда тут поедешь, когда вот-вот рожать. Ещё секунда, и она сдаст оборону, сядет на ступеньку и разрыдается, но нет, так нельзя, она обязана через силу улыбнуться Гершону. Сказать, что всё хорошо. Я должна быть сильной, должна помнить, что мне повезло, повезло, повезло, твердит она про себя и улыбается Яннике, та смотрит на неё сверху сквозь перила. Очаровательная малышка с сияющими глазами и чёрными вьющимися волосами. Эллен доходит до двери. Гершон кладёт руку ей на спину – наверняка из лучших побуждений, но у меня же вся спина мокрая, думает Эллен и стряхивает его руку. И сразу робко улыбается и хочет взять его под локоть, объяснить, что она не имела в виду ничего плохого, когда так резко отстранилась от него, но он уже закрылся в себе. Взял Яннике на руки, а Эллен будто и вовсе не существует.