Лексикон света и тьмы

Они звонят, дверь им открывает сама Мария. Она перевозбуждена и оттого выкрутила регулятор обаятельности далеко за максимальную отметку. Слишком широко улыбается, слишком громко говорит, внезапно даже принимается смеяться, и так всё время, пока они снимают верхнюю одежду; наконец она провожает их к столу, они пришли последними. Эллен садится сама, сажает рядом Яннике и начинает есть. Она надеется, что застольная беседа её отвлечет. Главное, не думать на таких семейных сборищах о сестре, которой ей ужасно не хватает. Она и так вспоминает Грету много раз на дню. С Гретой они близняшки, та поняла бы её сразу. С одного взгляда увидела бы, что Эллен несчастна, но, что самое важное, не стала бы осуждать её за сомнения, за предательские мысли и за то, что она не в состоянии всё время быть благодарной, что уцелела в войну, а теперь живёт в хорошем доме.

Эллен тянется за бокалом, ловит на себе неодобрительный взгляд Гершона, но один-то глоточек вина можно. Потом кладёт себе картошку с блюда, Мария ещё раз спрашивает, как она поживает, и Эллен надевает самую любезную улыбку.

– Спасибо, я поживаю отлично. Вы же знаете, как мне повезло! – говорит она, улыбаясь Гершону, и секунду сама в это верит.

К как Коммивояжёр, новая работа, благодаря ей Риннан восстаёт из экономических руин и выбирается из Дома призрения бедняков. Некий Эрнст Пароф нанимает его в свою транспортную компанию, чтобы Риннан объезжал на машине с товарами все окрестности Левангера, каждый хутор, каждый дом. Работа позволяет Риннану снова планировать нормальную жизнь, но теперь обычной жизни ему недостаточно. Он хочет чего-то другого, большего, и хотя он по-прежнему ходит в кафе трезвенников, однако не для того, чтобы посидеть с другими, травя байки, нет, такая ерунда его уже не интересует. Теперь перед походом в кафе он читает газеты и журналы, а потом невзначай задаёт вопросы другим посетителям, чтобы указать им их место.

– Как называется столица Боливии, знаешь? Ага, не знаешь.

Или:

– А кто в курсе, что значит слово дискрепанс? Никто? Так я и подозревал.

И тут главная радость – заставить их почувствовать смущение и неуверенность. Смотреть, как они бекают-мекают, отводят глаза, как показывают свою слабость, когда пытаются дать ответ. Налюбовавшись на их никчёмность, он уходит. Очередные доказательства, что он всех умнее, получены, а большего ему не надо.

Иной раз он даже думает, что можно бы и просто посидеть с ними в кафе, как раньше, но только зачем?

Риннан ездит от хутора к хутору, продаёт товары. Вступает в разговоры, узнаёт имена хуторян, это пригодится потом, чтобы торговля шла бойчее. Но он узнаёт и многое другое. Например, политические взгляды людей. Тайная информация, о бесценности которой он пока не осведомлён.

Начинается Зимняя война, финские солдаты сражаются в снегах с русскими коммунистами, прячутся за валунами и большими деревьями, одетые в снежно-белые халаты. Он закрывает вечером глаза и живо представляет картинку: безмолвный русский зимний пейзаж. На свежем снегу только заячьи следы, под ёлками темнеет древесная труха – то ветер содрал кору или же постарались маленькие лапки белки, взбиравшейся наверх. Полная, полная тишина. А потом из снега встаёт он, всеми не видимый, и стреляет.

Многие хотели бы поехать на эту войну. В Левангере открылся вербовочный пункт. Хенри отстаивает очередь и сообщает, что очень хотел бы разгромить коммунистическую угрозу, идущую с Востока, и что он ни капли не боится, потому что он и правда не боится. Наоборот, его тянет на войну.

Всех добровольцев взвешивают и измеряют рост, даже Хенри, сколько он ни доказывает, что в этом нет нужды, исключения для него не делают, и, конечно же, он попадает к женщине. Милой молоденькой девушке с чёлкой и в белом халате, с тонкими руками и сияющими глазами.

Она просит его разуться, подойти к стене и прижаться спиной к ростомеру. Хенри слышит неприятный звук, когда мерную планку спускают вниз с отметки, оставшейся от предыдущего новобранца, наверняка сантиметров на двадцать выше Хенри; наконец белая деревяшка ложится ему на голову, на волосы, нарочно зачёсанные наверх, но эта сестра, разумеется, должна примять их, чтобы планка плотнее прижалась к черепу. Хенри стоит, сжав зубы. Сестра как ни в чём не бывало записывает результаты, проговаривая их себе под нос: «Метр шестьдесят… угу», но он видит, что ей смешно, а её попытки скрыть это унизительны для него вдвойне. Она будто заранее уверена, что если просто сказать вслух метр шестьдесят, то он такого удара не переживёт. Можно подумать, ему не напоминают о его смехотворном росте каждый день и каждый час.