Лексикон света и тьмы

Я видел её до этого два раза, в последний раз на похоронах Гершона, и запомнил как энергичную и яркую даму в больших солнцезащитных очках и красных брюках, страстную любительницу искусства, но это было уже несколько лет назад, и я не представляю, в какой она форме теперь. Время обращается с пожилыми так же круто, как с детьми, там в несколько лет укладывается разница между ползунком и дошкольником с рюкзачком и собранными в хвостик волосами.

А с пожилыми пять-шесть лет могут обернуться разницей между человеком на ногах и в твёрдом рассудке и человеком с деменцией, но с твоей дочерью ничего такого не произошло. Лиллемур встретила нас с улыбкой и ходунками, на которых стоял поднос с завтраком и чашка кофе. На ней были ярко-красный кардиган и белые брюки. Серьги в цвет и стрижка гарсон на седых волосах. Мы разулись, вручили ей бутылку портвейна и корзиночку клубники и преодолели первую неловкость благодаря её гостеприимным уверениям, что ей очень приятно повидаться. Через несколько минут, когда мы на кухне помогали ей сервировать стол, она постучала почти девяностодевятилетним пальцем по тарелке мятно-зелёного цвета, которую я держал в руках, и сказала:

– Эта тарелка появилась у нас в моём детстве. Мои родители купили её в Америке.

На мгновение я представил её детскую ручку, в пять-шесть лет – маленькие пальчики и нежная кожа, – на это наслаивался вид её нынешних морщинистых рук и посиневших ногтей. Американская тарелка, когда-то считавшаяся заморским чудом.

И что случилось потом?

Разговор шёл в гостиной, завешанной картинами и заставленной мебелью из твоей старой квартиры. Маленькое красное двухместное кресло, на котором, по словам Лиллемур, любила сидеть Мария с рукоделием, корпя над вышивкой или колдуя над парчой, тоже уцелело. Мы пили кофе, и хозяйка по-шведски рассказывала о своём детстве, её монолог постоянно возвращался на предыдущий круг, она повторяла сказанное всего несколько минут назад, но каждый раз повествование обрастало новыми подробностями, новыми описаниями, а иногда и удивительно мудрыми формулировками – например, когда Рикка спросила её, как могли Гершон и Эллен после войны купить дом Риннана?

Лиллемур посмотрела на свои руки, застыла так на мгновение, потом потёрла пальцы друг о друга, ухватилась за край воображаемой одежды и сдёрнула её.

– Человек отбрасывает свои чувства, – сказала она по-шведски. – Ему приходится.

Человек должен отбросить свои чувства.

Я подался вперёд, вспомнив, что всегда слышал об Эллен: от жизни в том доме она постепенно хирела, делалась всё более нездоровой, больной, а вот на Гершона дом никак не действовал.

– Но… мне казалось, была разница между Эллен и Гершоном, дом действовал на них в разной степени? – спросил я.

Старческая рука потянулась и поставила кофейную чашку на поднос, который так и балансировал на ходунках.

– Да, в Гершоне было что-то странное, – сказала она. – Он никого не подпускал к себе по-настоящему близко, поэтому никто не знал, что он на самом деле чувствовал. А с Эллен дело другое. Она была такая – душа нараспашку, – сказала Лиллемур и сделала движение рукой, точно вытягивая из себя внутренности. – Вообще без кожи, сама беззащитность.

Слова повисли в воздухе на несколько секунд, а затем разговор прыгнул вперёд, так бегает по парку собака: обнюхает скамейку и дерево в одном месте, потом куда-то помчится, разгоняя скорость по всему телу, и снова возвращается к хозяину, нарезая всё более и более широкие круги. Так и наш разговор в тот день разбегался во все стороны, но неизменно возвращался в центр любой человеческой жизни, а именно в детство. Безо всяких понуканий Лиллемур, почти ста лет от роду, взялась рассказывать, что с четырёх лет танцевала в балете в главном театре в Тронхейме.

– Это благодаря балету мне удавалось оставаться в добром здравии все эти годы, – сказала она и сделала грациозное движение руками, одновременно выпрямившись в кресле. Гран-плие сидя.

Когда Лиллемур впервые сделала это движение, я никак не среагировал, хотя невольно представил её маленькой девочкой в светло-розовом балетном костюме и пуантах, ленты которых обвязаны вокруг лодыжек, – у моей дочери тоже такие, – но тут разговор принял другой оборот. История Лиллемур галопом пронеслась через оккупацию, быстро перешагнула через бегство в Швецию и добралась до финала, до того, как Лиллемур решила остаться в Швеции, когда остальное семейство вернулось в Тронхейм. Упоминание о родном городе вернуло разговор в исходный пункт, в театр в Тронхейме, где она в детстве танцевала в балете.

– Это благодаря балету мне удавалось оставаться в добром здравии все эти годы, – повторила она, снова раскинув руки в изящном и невесомом движении, но на этот раз задела тыльной стороной ладони кофейную чашку, стоявшую на ходунках, светло-коричневая жидкость вылилась на её белые брюки и на паркет. Возраст явственно проступил в её движениях, чары разрушились.