Лексикон света и тьмы

Я принес с кухни несколько салфеток и разложил их на полу вокруг колёс ходунков и под её стулом, чтобы они впитали пролитый кофе. Она рассказывала о няне, которую вы нашли детям, и много и тепло говорила о матери, Марии, какая она была сметливая, как хорошо произносила речи и писала статьи; что она прекрасно пела и играла на пианино и вообще была первой девушкой на юридическом факультете, пока не забеременела Лиллемур.

Ещё Лиллемур говорила о магазине в Тронхейме, о «Париж-Вене». И что Мария попросила Гершона вернуться в Тронхейм, чтобы помочь ей с магазином, и как пыталась найти для них дом.

– Время лечит все раны, – сказала Лиллемур, замолчала и иcправилась, передумав: – Не все, но лечит.

Л как Лежание Лицом в стену. Эллен лежит, закрыв глаза, в спальне наверху и тоскует по другой жизни, родила она аж несколько лет назад, но по-прежнему парализована апатией и усталостью. Она не может ни общаться с людьми, ни быть такой матерью своим детям, как ей хотелось бы, и всё потому, что её мечты о собственном будущем не реализовались. Её ждало золотое свободное будущее. Кем захочет, тем и станет! Да хоть будет играть сольные концерты в университетской ауле – не зря же она занималась музыкой с раннего детства! Она была молода и влюблена, но пришла война и пустила всё прахом. Развеяла как дым концерты, роман с любимым человеком, дома в Хеггли и Норстране, портних, сторожку привратника, шофёра и фабрику. И что теперь?

Теперь она проводит дни и ночи в пыточной и делит постель с мужем, который дома почти не бывает. Живёт жизнью, которая сводит её с ума, заставляет как можно меньше времени проводить дома, как можно меньше времени проводить с детьми, хотя не этого она хотела бы, не так она видела саму себя, но у неё нет сил противостоять и что-то менять. Она слышит смех внизу, этажом ниже.

Что ж я за человек, думает она, поворачиваясь лицом к стене. Слушает, как домработница-датчанка нежно воркует с девочками, ей удаётся в отношениях с ними всё, что не выходит у Эллен. Датчанка смотрит девочкам в глаза и смеётся, смеётся всем телом и лучится светом. Почему сама Эллен не может так же? Почему она такая отстранённая, почему всё интересует её только издали? Когда детей нет рядом – Яннике, например, в школе или играет на улице с сестрой, – Эллен рисует себе картины, чем бы она хотела заняться с ними. Научить их шить, или отвести в театр, или просто побродить по городу. Эллен так и видит, как они гуляют только втроём, непринуждённо болтают обо всём на свете, и девочки смотрят ей в лицо и смеются, но до осуществления мечтаний дело не доходит. Каждый раз, когда девочки живьём заявляются к ней, сыплют вопросами, шумят, чего-то требуют, мечты о желанной близости мгновенно развеиваются, покрываются чёрным туманом, распирающим голову, и ей не остаётся ничего другого, кроме как отступить, уйти, лечь и лежать, прислушиваясь к жизни, текущей этажом ниже без её участия.

«Может, я больна?» – думает она и снова закрывает глаза. Или хуже того, возможно, у меня какой-то врождённый изъян, дефект? Разве другие люди устроены так же? Соседи, родственники, друзья и Гершон. Как им удаётся так жить? Так много улыбаться, так много смеяться, разговаривать легко и в охотку? Или они просто глупые? И не отдают себе отчёта, что произошла катастрофа? Или настолько бесчувственны?

«Почему только мне не удаётся заметать ненужные мысли в угол?» – спрашивает Эллен себя. В коридоре она только что разминулась с домработницей-датчанкой, та прошла мимо, мурлыча песенку себе под нос. Такая молодая, такая стройная, обязательно в платье, которое подчёркивает бёдра и грудь лишь за счёт выреза, безо всяких декольте, к её платьям вообще не придраться, их не назовёшь ни вызывающими, ни слишком короткими, даже попенять не на что, но тем не менее! Тем не менее в ней есть нечто провокационное, и не поглядывает ли Гершон на неё исподтишка? Как бы случайно смотрит поверх газеты, когда она проходит мимо, просто чтобы мельком полюбоваться на её попу, когда она выходит из комнаты, неся стопку полотенец или утятницу.

«Господи, Эллен, соберись!» – думает она, пытаясь отогнать паранойю, но та немедленно возвращается. Совсем недавно Эллен застала Гершона и датчанку вдвоём на кухне. Они болтали, стоя в полутора метрах друг от друга, то есть не то чтобы она застукала их в спальне в обнимку и платье датчанки было задрано; но что-то этакое ощущалось в атмосфере на кухне, вернее, в том, как она изменилась, едва вошла Эллен. Как стих смех, и теплота между ними остыла, так внезапно может в конце лета поменяться погода из-за перепада давления. Эллен старательно улыбнулась и бодро и беззаботно спросила, о чём они говорят; но они только шарахнулись от её энтузиазма, и это в лучшем случае, а в худшем – устыдились, потому что её появление напомнило им, что они того гляди перейдут запретную черту. Или она слишком остро реагирует? Ей всё это померещилось? Датчанка же действительно симпатичный, обаятельный человек, отчего бы Гершону не поболтать с ней?