Вермеер совместно с голландцами делает голландскую культуру великой. Когда не стало Рембрандта и Вермейера, а осталась голландская жанровая живопись как традиция — это стало никому не интересно и сильно упало в цене. Как вам это нравится? Вышло из моды. Осознавали ли они полноту этого взаимодействия? Конечно, нет. Это мы осознаем. Петр покупал голландцев 17 века, а Екатерина накупила столько картин Рембрандта, сколько нет ни у кого. У нас «Блудный сын», «Жертвоприношение», «Даная» и масса других. У нас самый главный Рембрандт. Голландцы замечательные. Мы обладатели одной из самых лучших коллекций в мире.
О Рембрандте я вам сегодня читать не буду. У него была судьба и жизнь уникальная, как и живопись — все в одном. Не знаю, с кем его сравнить. Ближе всего он подходит к идее Хлебникова. Он освобождался от всего и становился свободным. У него была ужасная жизнь — он все время терял: жену, друзей, имущество, состояние, сына, любимую женщину и в результате остался совсем один, без денег и был вынужден переселился в гетто. Голландец по крови. Это я расскажу отдельно. Его абсолютно ничего не связывало как Ван Гога. И когда у него ничего не осталось, он написал «Блудного сына» — одну из величайших картин в мире. Это было его завещание, в котором он себя представил перед богом. Поэтому духовный путь этого человека был совершенно отдельным и совершенно мало есть писателей и художников, который имеют свой отдельный путь. Очень глубоко слышащий свое предначертание. Что он слышал? Вот о чем будет наш разговор.
Это идеальное голландское искусство. Малые голландцы — это структура, это все. В них несправедливо включают Вермеера. Хотя они не кучка и не совсем малые. Они представляют собой немыслимые, потрясающие шедевры. Человек писал все, что писали люди вокруг него. Простые голландские жанры. Они вылизывали все до алмазного блеска. Они писали, как мастера, которые хотят передать красоту осязаемости предмета. Как они писали кувшины, корзинки, скатерти! Веласкес, к примеру, как живописец, видит живописность окружавших его вещей, а не быта писателей. Огромная разница. Я когда увидала его автопортрет, то просто застыла. У меня мечта о Вене, как о городе, где я могу увидеть несколько картин Веласкеса и Брейгеля. Там, в Вене, находится такой Веласкес! Он рисовал деток. Например, родился у четы Филиппа IV младенец и они решили послать теткам рисунок своего сокровища. Приглашают Веласкеса и тот пишет. И вот на нас смотрит младенец, которому год и два месяца, на нем розовое платье при регалиях, головка стриженная — наследник. И написан он на темно-зеленом фоне и на столе розы. А вы стоите и носом туда все ближе и ближе. Какие там мазки! Широкий, весь играющий, зелень такого цвета, что не понятно, как в 17 веке это все писалось и выстраивалось. Его не интересует бархат или атлас, его интересует зеленое пространство, в котором есть что-то розовое. Какая картина! Какие были живописцы! Какие женщины с платочками в руках!
Световыми эффектами голландцы обязаны человеку по имени Караваджо. Они говорят: «мы — караваджисты!». Для них очень важна постановка света. Особенно для Вермеера. Для него важным является свет, падающий из окна. Обязательно источником света должно быть окно. Иногда это лунный свет. Кто копию сделал с Вермеера? Тропинин в «Кружевнице».
Кружевница
Когда вы подходите к картине, то видите, как потоки золотого света заливают мастерскую. Это надо видеть, рассказать это невозможно. Вообще голландцы очень любили развешивать на стены предметы. Они не вешали иконы и поэтому две вещи, которые обязательно у них висели — это географическая карта и зеркало. Больше всего они любили эти два предмета. Почему? Карты — это страсть. Я — человек и я посередине мира. Они были героями судопароходства и вели торговлю по всему миру. Эта карта перед ними, и они смотрят на нее. Эх, наверное, вы не застали те времена, когда почти во всех домах Советского Союза висели карты СССР или мира.
Студенты: Помним!
Волкова: А зачем их вешали дома?
Студенты: Помечтать, наверное.
Волкова: У моего папочки в кабинете висела такая карта.
Он много занимался с ней. Когда мой брат был маленький, а мои родители хотели показать его гениальность перед гостями, то они ставили его на папин стол и задавали географические вопросы. И он отвечал без ошибок, указывая что-то своим толстым пальчиком и в конце, не на бис, а так, в виде прибавки, говорил: «А это Бабинмандейский пролив». Я до сих пор не знаю, где он находится.
И у них карта была для того же. Они были новой страной — страной очень большой, дававшей им оптимизм. Конечно, Рембрандт этот оптимизм портил! Очень сильно, поэтому они старались сделать все, чтобы его не видеть и не знать. Голландцы все оставили о себе через искусство.