Читаем Лекции по русской литературе полностью

Так вот, говоря о Юрии Трифонове, можно опять вернуться к идее, что все явления, которые впоследствии обозначаются в литературе или в истории, начинаются до того, как они начались. Так же, как, скажем, петровские реформы в России, то есть открытие России для Запада – «окна в Европу» – началось до рождения Петра при его папе Алексее Михайловиче: появились в Москве Лефортовская слобода, первые <нрзб> из Европы наемные, музыкальные шкатулки, игравшие менуэты, и некоторые бояре даже тайно в своих хоромах надевали европейские костюмы.

Мы уже говорили о явлении, названном «молодежная повесть». Но «молодежная повесть» появилась задолго до шестидесятых – в конце сороковых годов. То поколение, которое пришло с войны, фронтовики, молодые фронтовики начали это явление, которое впоследствии…<…>

<p>Трифонов</p>

…и здесь какие-то особенности его письма. Я уже говорил об одной символической общей детали, которой начинаются обе эти вещи. Это пожар, черная мгла, которая висела над Москвой летом семьдесят второго года. Тогда горели торфяные болота вокруг Москвы, не могли погасить этих пожаров, посылали на передовую линию огня молодежь, комсомол и коммунистов, но черная мгла висела над Москвой в течение целого месяца. Невозможно было дышать, и Трифонов начинал «Дом на набережной». Герой «Дома на набережной», Глебов, в принципе, это советский вариант Молчалина из «Горе от ума», очень похож. Проходит в высшее общество, в академическое общество, ухаживает за дочкой… как это там: «а впрочем, он дойдет до степеней известных, ведь нынче любят бессловесных». И вот этот Глебов идет в поисках мебели для новой квартиры – всякий, кто жил в Москве, знает, что это [за] акция – поиски мебели, – и в одном из мебельных магазинов в грузчике магазина узнает друга своего детства, Шулепу. Надо сказать, что грузчик мебельного магазина – это в Москве непростая фигура, не то что уж совсем ничтожный человек. Это человек, у которого в руках ключи к складу. Во всех смыслах. Он может заработать очень много денег, такой человек. Он может по блату доставать мебель и всё такое, то есть это хлебная должность. Но в основном там сильно пьющий народ среди этих грузчиков мебельного магазина, и вот он узнает в одном из этих грузчиков блестящего друга своего детства, своей юности, генеральского сынка, сына мамы-аристократки, Шулепу. И там же начинается, даже не начинается – стоит эта черная мгла, она становится не только фоном, но содержанием всего романа.

И [так же] она ложится, эта черная мгла, это удушье, [в романе «Старик», становясь] абсолютно полной метафорой романа, замечательным фоном последних дней жизни главного героя, этого старика, там все это блестяще сделано.

[В романе «Дом на набережной»] все упирается в [тему предательства]. Это одна из важных тем у Трифонова, она идет из школьных еще воспоминаний, связанных с Шулепой. В классе устроили темную этому Шулепе. Как перевести «темную»? Вот, three for one, [трое] на одного; избили Шулепу, сына какого-то важнейшего чекиста. Произошел страшнейший скандал, и нужно было выявить виновников. Учительница собрала класс, а Шулепа, этот мальчишка из чекистской семьи, отказался называть людей. То есть, как ни странно, кодекс чести существовал в этом мальчике, абсолютно развращенном могуществом своего отчима, не отца, а отчима. Заграничными вещами: ему на первом курсе института подарили открытый немецкий [кабриолет] BMW, би-эм-даблю, машину трофейную. И он, студент, на фоне полной нищеты приезжал в институт, и, Трифонов пишет, это вызывало не просто зависть студентов, а судорогу, просто почти уже полный паралич; [это] настолько за пределами зависти было, что люди отпадали. Не говоря уже о каких-то кожаных куртках, которые [ему] привозили. И такой человек отказался называть тех, кто его избил, и отец не мог допытаться. Учительница собрала всех и стала увещевать типичным советским способом, который мы, прошедшие школу, знаем все досконально. Формулировка такая: мужество не в том, что ты скроешь, мужество в том, что ты скажешь (смеется). Нас приучали к этому с раннего детства, что нужно раскрыть, нужно сказать, вот тогда ты будешь мужественный человек. То есть предательство, по сути дела, – это мужество. Так же было с Павликом Морозовым, например.

Перейти на страницу:

Все книги серии Большая проза

Царство Агамемнона
Царство Агамемнона

Владимир Шаров – писатель и историк, автор культовых романов «Репетиции», «До и во время», «Старая девочка», «Будьте как дети», «Возвращение в Египет». Лауреат премий «Русский Букер» и «Большая книга».Действие романа «Царство Агамемнона» происходит не в античности – повествование охватывает XX век и доходит до наших дней, – но во многом оно слепок классической трагедии, а главные персонажи чувствуют себя героями древнегреческого мифа. Герой-рассказчик Глеб занимается подготовкой к изданию сочинений Николая Жестовского – философ и монах, он провел много лет в лагерях и описал свою жизнь в рукописи, сгинувшей на Лубянке. Глеб получает доступ к архивам НКВД-КГБ и одновременно возможность многочасовых бесед с его дочерью. Судьба Жестовского и история его семьи становится основой повествования…Содержит нецензурную брань!

Владимир Александрович Шаров

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее

Похожие книги

Агония и возрождение романтизма
Агония и возрождение романтизма

Романтизм в русской литературе, вопреки тезисам школьной программы, – явление, которое вовсе не исчерпывается художественными опытами начала XIX века. Михаил Вайскопф – израильский славист и автор исследования «Влюбленный демиург», послужившего итоговым стимулом для этой книги, – видит в романтике непреходящую основу русской культуры, ее гибельный и вместе с тем живительный метафизический опыт. Его новая книга охватывает столетний период с конца романтического золотого века в 1840-х до 1940-х годов, когда катастрофы XX века оборвали жизни и литературные судьбы последних русских романтиков в широком диапазоне от Булгакова до Мандельштама. Первая часть работы сфокусирована на анализе литературной ситуации первой половины XIX столетия, вторая посвящена творчеству Афанасия Фета, третья изучает различные модификации романтизма в предсоветские и советские годы, а четвертая предлагает по-новому посмотреть на довоенное творчество Владимира Набокова. Приложением к книге служит «Пропащая грамота» – семь небольших рассказов и стилизаций, написанных автором.

Михаил Яковлевич Вайскопф

Языкознание, иностранные языки