Лекции по русской литературе

Когда-то Мандельштам в «Египетской марке» сказал, что русская литература родилась под звездой скандала[76]. И, в общем-то, это верно. Он там описывает литературное собрание в Ленинграде, когда в прихожей путаются калоши, и начинаются из-за этих калош ужасные потасовки, драки, унижают самолюбие[77] и тому подобное. И я считаю, что это нормально. Может, в разноречивости такой, в борьбе мнений и существует сила и гибкость демократии? Вот как когда вновь прибывшие из нашей волны эмигранты сталкиваются с жизнью Запада, то им кажется, что Запад очень слаб перед лицом огромного партийного военного монолита Советского Союза. Потому что критикуют друг друга, потому что, скажем, пресса охотится за президентом. Это совершенно невероятно. Мы тут недавно смотрели телевизор: Рейган выходит с Нэнси с концерта. Их окружают репортеры и кричат: «Господин президент, а почему на вас букали?» (?) (смеется) И госпожа Рейган говорит: «Ну, это только один молодой человек… и всё». А президент говорит: «У него, наверное, пружина выскочила в зад его». Это совершенно невероятно! Мне кажется, это невероятно не только для советского [человека], это невероятно и для немца. И даже для француза: я думаю, что в адрес Помпиду или Жискара д’Эстена… [невозможны такие вопросы] То есть это показатель совершенно другой жизни, другой культуры (комментарий из зала: Может быть, ее отсутствия!). Во всяком случае, мне кажется, что в этом нет проявления слабости. Что в этом есть определенная гибкость. Советская структура – как железобетон: он очень сильный, но хрупкий. (Смеется.) Мне сразу вспомнился один анекдот: «Руки очень сильные, но скользкие». (Смех.) А наши люди, попадая сюда, все время преувеличивают, им все хочется спасти цивилизацию, понимаете.

Я в Кеннан-институте в Вильсон-центре состою как их Fellow, и там два раза в неделю шерри распивают – такая традиция: стоят, попивают шерри и обсуждают мировые проблемы. И сравнительно недавно один доктор из наших людей туда пришел, мне показывает на это собрание людей и говорит: «Вы видите, что происходит? Они погибают».

(Бурный смех, в зале повторяют: Они погибают.)

Погибают! Их же возьмут голыми руками! Я говорю: «Что же вы хотите, чтобы они все время разбирали оружие, смазывали, что ли?» (Бурный смех.)

Я думаю, что и в литературе всё это должно существовать. Но в этом должно присутствовать главное – чувство юмора! Чувство юмора, самоирония.

В некоторых [широко]вещательных, программных статьях в русской прессе мы находили удивительные, совершенно неожиданные вещи. Например, я недавно читал (где – не помню, кажется, в «Новом американце»), что русская культура сейчас – после десятого года, девятьсот десятого! – находится в состоянии полнейшего упадка. Так утверждают люди. И причем тоном несослагательным. Почему десятый год? Мне кажется, что это смерть Льва Николаевича. То есть со смерти Толстого русская культура находится в колоссальном упадке, и [речь идет] не о кризисе мировой культуры, но именно по сравнению с культурой Запада. Что нет новых идей, нет нового стиля. Русская культура не предложила ни нового стиля, ни новых идей.

Это полный вздор! Полный вздор! Если говорить о стиле, мы же вспомним, где родился современный авангард! Русская культура за эти времена, можно сказать, преодолела большевизм! Это колоссальное достижение, проявление такой высоты духа и мужества, которое, к счастью, ни одна культура другая не испытала, и никому не желаем. Я бы сказал, что русская культура среди всей мировой культуры – это сражающийся отряд, как, скажем, среди демократического мира Израиль – сражающееся государство. Остальные, слава богу, пока не сражаются.

Вот когда-то тот же Слуцкий, которого я цитировал уже, сравнил Польшу с русским стихом. Это очень интересно, особенно в свете последних событий. Я не помню точно, но, кажется, так звучит:

Для тех, кто до сравнений лаком,
Я почести не знаю большей,
Как русский стих сравнить с поляком,
Поэзию родную – с Польшей.
Пока ее на дыбе крутят,
Она ликует и хохочет.
Она, как Польша, не сгинела,
Хоть выдержала три раздела[78].

(Реплика из зала: Пять!) Уже пять, совершенно правильно. Но когда он писал, он не считал добровольным вход Западной Белоруссии и Западной Украины [в СССР] разделом Польши. Уже тогда было четыре.

Этот стих посвящен сравнению двух как бы несравнимых предметов. Но, мне кажется, отражает душевное состояние русской культуры.