Лелейская гора

- Так, если уж ты настаиваешь, - отрезал он. - Только тут хозяевам тоже не сладко приходится. Ты эту землю видал? На первый взгляд кажется, что здесь самая натуральная земля, а на самом деле ее нет, один голый камень, припорошенный жалким слоем почвы. А под почвой камень, а под камнем пустота: провалы, трещины, пропасти, подземные реки и прочее, и все, что нужно и не нужно, сквозь эти щели проваливается вниз. Начнешь пахать, а камень подкараулит лемех и сломает его; бросишь в землю зерно, земля похитит его у тебя. На этих землях хозяева спокон веку последние гроши просаживали, а те, которых и это не образумило, ломали шею. Сколько хозяев на моем веку сменилось, да все куда-то подевались. Ненасытные богачи Бушатлии вкладывали в эти земли больше, чем выручали, и, конечно, прогорели. Посмотри, какие тут названия кругом: Проклятые горы, Чертовщина и Лелейская гора, по одну сторону Злое счастье, по другую - Черная речка и Кровавая поляна. А итальянцы вздумали тут хозяйничать и при этом кровью своей не расплачиваться. Да разве это мыслимое дело! Кто бы их от партизан защищал, если бы не мы? А кто же согласится даром защищать? … А раз так, пусть платят и не ждут от меня за это никакой благодарности!

Мы изучаем друг друга взглядами, как зарвавшиеся покеристы: назад нам хода нет.

- Если ты так думаешь, зачем же ты бороду носишь? - спрашиваю я его.

- Интересно знать, почему ее ты не носишь, если действительно думаешь то, что говоришь?'

- До последних дней носил.

- Верно, я это сразу заметил. А сбрил зачем?

- Борода мне действовать мешает, издали выдает. Так оно ловчее.

- Ловчей выслеживать, покуда тебя самого не ухлопали. А по мне, так с бородой удобней.

- Ну да, под бородой удобней мысли прятать.

- Мысли прятать всегда полезно, а лучше всего вообще не думать. Не думать, и точка, нехай все катится куда хочет, авось куда-нибудь да выведет. И еще мой тебе совет - никогда никого не поучай: люди и без тебя понимают, что хорошо, что плохо, а делают все равно по-своему.

Видимо, мне все же удалось его провести, но полной уверенности в этом у меня нет. Его сбила с толку моя борода, причем как раз тогда, когда ее у меня не стало, и он открыл свои карты, если только это и есть его подлинные карты и за ними нет других в резерве. Я тоже мог бы открыть ему свои карты, если бы видел в этом какой-нибудь смысл. Пожалуй, теперь мне была бы трудно выпутаться без того, чтобы не прервать картежную игру. А прерывать мне ее совсем не улыбается, потому что эта игра положительно пришлась мне по вкусу: она убивает время, тренирует нервы и открывает во мне некоторые способности, о которых я прежде не подозревал. Так иной раз осенью, под вечер, когда окна открыты и в стеклах отражаются окрестности, кажется, что приметы пейзажа, словно буквы в зеркале, перевернулись наоборот: в неурочном месте белеет дорога, на зеленой простыне жнивья образовался сад, а река течет там, где ее отродясь не бывало. Когда-то у меня это была любимая игра: потихоньку двигая створку окна, я самовольно передвигал дома, деревья и поля. Может быть, именно тогда и зародилась во мне мечта о перестройке мира, ребяческая, наивная мечта, которая в конце концов и завела меня в эти горы …

- Все равно, - сказал я, - не стоило тебе соваться сюда с твоей бородой.

- Это почему?

- Тут дьяволов полно: оседлают и поедут.

- Внизу их еще больше, всех сортов. И все норовят кого-нибудь оседлать, а то и своего оседлают, и такая неразбериха, что не поймешь, где зад, где перед. Одного сбросишь, двое вскочат, да еще и подерутся на радость окружающим. Что такое дьявол по сравнению с этой напастью? Пустое место!

- Кроме того, здесь есть и партизаны, а эти тоже бороду не прочь подпалить.

- Не до того им теперь, самим бы голову где-нибудь преклонить.

- Похоже, ты их жалеешь?

Я нарочно оставил ему лазейку - отрицать это предположение, но в отличие от всякого другого он не спешил воспользоваться ею и в ответ на мой вопрос посмотрел на меня с сожалением и мягкой укоризной, и мне почудилось, что из его глаз на меня глянула, очнувшись от дремы, древняя совесть народная. Да в своем ли он уме, а может быть, прикидывается? А может быть, у него есть надежный козырь в запасе, и поэтому он ничего не боится, а может быть, он к угрозам оглох - нарочно пропускает их мимо ушей. Еще какое-то мгновение он пристально смотрел на меня, но потом не выдержал, опустил глаза и отвернулся.

- Я тоже их жалею, - чуточку ослабил я петлю и тут же снова ее затянул: - За их дурость жалею!

Он и тут отмолчался.

- Тут их все ненавидят, - продолжал я. - Поневоле возненавидишь, если не хочешь - видеть свой дом сожженным. Ободранные, чесоточные, голодные, брошенные, куда ни явятся - всюду беду за собой ведут. Русские отступают, англичане отлынивают, а эти все еще на что-то надеются. На что? Слыхано ли что-нибудь подобное?

- Конечно, - пробубнил он как бы сквозь сон. - В истории были уже подобные примеры.

- Когда же?