Лелейская гора

- Давно, - пробормотал он, не поднимая глаз. Казалось, тут он исчерпал запас своих познаний, но, выбираясь усилием воли из какого-то мутного сна, из глубоких пещер, заплетающимся языком с расстановкой продолжал: - А было это в ту пору, когда Кара-Мехмед-паша с Малесием огнем и мечом покорил Верхнюю Лелею и одним дома палил, а других возвышал, дабы посеять вражду в народе и укрепить свою власть. И среди этой разрухи и розни, пожарищ и горя едва нашелся десяток людей, еще способных сопротивляться. Они ушли в леса, а с ними вместе ушел Бадан, сын воеводы Мирчета Лютого, и на голове у него шапка была. И объявили людям, что шапка эта принадлежала некогда самому воеводе, а теперь это все, что осталось от былой свободы и независимости, и прогремело в народе: «Уцелела шапка на Бацане», а эхо ответило: «Польское царство и то рушится, а Лелейская шапка не переводится». Одно время гайдуки кружили вокруг селений, те места и по сей день Шапкой зовутся; резали турецких богачей и пашу из Гусиня ранили, а потом подались на Лелейскую гору и там перессорились. Один обратился в мусульманство, второго застрелили, заманив в ловушку, третий бежал к Лакцам, а четвертый ушел через Старый Влах. И так восставали и гибли мятежники, а старая шапка дождалась самого Георгия Черного. Потом…

Он не договорил, а может быть, я не расслышал. Что же было потом? Я все ждал продолжения, но он молчал, даже и дышать перестал и совсем пропал - растаял, словно тень. И я подумал о том, что в нем действительно есть что-то общее с тенью, в этом призраке или духе, духе народа, а может быть, племени, созданном моей праздной мечтой для забавы. Наигрывая без гуслей, он напевал, словно бы под их неслышный аккомпанемент: «Как при нашем ли воеводе Лакиче и святом ли Петре Петровиче, когда стали мы райей турецкою, мусульманам мы не покорилися и к руке турецкой не прикладывались. На грабеж грабежом отвечали мы, за одну нашу голову две с плеч катилися, без возмездия никого не оставили…»

Мелькали имена, чередовались, повторялись события, и это усыпило меня в конце концов, а разбудила меня тишина. Я поднял голову и поразился: нет, не пропал бесследно призрак! Он где-то рядом, он просто уснул… В бороде его играет солнце, голова съехала с ранца. В ранце горбушка хлеба и толстый том «Жития святых», перевод с русского епископа Николая. «Любит сучка яйца», - приписал я напротив имени переводчика, захлопнул книгу и снова сунул ее в ранец. Если эта надпись попадется старику на глаза, он конечно, увидит в ней руку дьявола.

СТРАШНЫЙ КОСТА АМЕРИКА

Весь следующий день моя душа пребывала в блаженном покое, наблюдая, прислушиваясь и безмятежно рея над ничтожными передрягами прошлого или будущего. И, подобно ели или можжевельнику, находилась в абсолютном согласии с окружающим миром, не терзаясь своей праздностью, не жалуясь на скуку, не презирая малые создания и не страшась больших и чувствуя себя частицей общего братства. Муравьи сновали по трещине в камне мимо крошечных зеркал кристаллов, облака, сбившись стадом, тихо скользили по небесным лугам. Каждому своя дорога, даже и время, поглощенное старой распрей с горами, не томило меня. Время испещрило горы трещинами, и это единственное, что было в его силах. Теперь оно ведет их выше, норовя заострить и отрезать вершины; нащупав податливую почву, оно образует расселины, превращает затем их в распадки; углубляя распадки, роет ущелья и рассекает на части пустынные плоскогорья. Было ли это или будет, какая разница, но слитое воедино прошлое и будущее дает мне возможность разглядеть существо и облик времени, представляющие собой синтез ничтожно малых событий и незначительной деятельности, столь же суетной, сколь и бесцельной, и напоминающие старообразного идиота, который копается в куче песка, поминутно бросая только что начатое сооружение и принимаясь за новое.

Затем наступила ночь и прошла, а сегодня уже все совсем иначе. От вчерашнего покоя не осталось и следа - он разлетелся вдребезги. Напрасно гляжу я на ели и можжевельник, стараясь заразиться их покоем. Легко деревьям в лесу - им незнакомо одиночество отверженного пришельца на чужбине. Зато оно знакомо мне, но что такое одиночество, как не потерянное время, которое ничем не возместишь? Ничего не предлагая, ничего не обещая, оно преследует вас, как призрачный и принудительный излишек свободы, которую человек, предоставленный самому себе, не может ни на что у потребить. Одиночество, по сути дела, и есть тот дьявол, который искушает человека использовать мнимый дар свободы для совершения поступков, необходимых ему для самоутверждения в окружающей его пустоте. Бездеятельный, ты мертв для общества, нашептывает оно ему. Те, которые отвергли тебя, сейчас ликуют и веселятся. И если ты не восстанешь, твоя мнимая смерть восторжествует на вечные времена. Так соверши же что-нибудь - убей, подожги! Отомсти за себя, не жалей их, не уподобляйся трусливому выродку! Отомсти за себя, отомсти! На грабеж грабежом отвечали мы, за одну нашу голову две с плеч катились, без возмездия никого не оставили…