Я отбросил прут в сторону и стал наблюдать за муравьями, в смятении метавшимися по муравейнику. Мне стало жаль, что я разорил их дом. Развороченный муравейник напоминал мне вспоротое тело, пронизанное множеством полых сосудов и трубочек с отверстиями, из которых с трудом вылезали его несчастные обитатели, израненные и помятые. Выбравшись наконец из-под обвалившихся прутиков-балок, они разбегались в страхе, но, вспомнив о чем-то забытом в развалинах, кидались назад спасать пострадавших. Сталкиваясь на бегу, муравьи сшибали друг друга, скатывались с третьего этажа своего развороченного дома и тут же забывали, куда они только что так торопились. Некоторое время муравьи в нерешительности мялись, стараясь сообразить, где они и куда им надо спешить, вытягивались от натуги, терли головки, что-то мучительно припоминая, но, опрокинутые в сутолоке кем-нибудь из своих, снова катились навзничь. Муравейник охватила всеобщая паника, превратив его в живой водоворот.
Вот так же и в моей душе теснятся и кружатся толпой безумные надежды, страхи, тоска и обрывки мыслей. И, подхваченные враждебными вихрями, мечутся, сталкиваясь и сшибаясь друг с другом и забывая о том, что их мучит и что им хотелось найти.
Я отвернулся, не в силах видеть это немое бурление, этот клокочущий ключ, с бесстрастием живого зеркала отразивший мой внутренний разлад и раздвоенность. Я решил перебраться на другое место, но, поднявшись с земли, пожалел о своем легкомысленном намерении - в большинстве случаев человеку бывает неприятно убедиться в собственной слабости и немощи. Отыскав лужайку без муравейника и с редкими цветами, я стал осторожно опускаться в траву. Цветы точно так же, как когда-то в былое время, источали аромат, и это поразило меня. Значит, есть еще на свете крохотное царство, которое не признает фашизм и не дает войне спутать все земные дороги. У него своя дорога, свой лучезарный мир, косвенно отраженные лучи которого мы ощущаем в воздухе, как ощущаем свет на озаренных солнцем предметах. Но в лучезарном сиянии этого мира я гаи чему-то не вижу тщеславного желания привлекать, я вижу в нем, скорее, желание ослепить и отвратить от себя незваных гостей. И то, что мне так хорошо и уютно в том мире, где незваному гостю было бы невыносимо, наводит меня на мысль о том, что когда-то давным-давно меня связывали с ним прочные родственные узы.
Я склонил голову на мшистый ковер и сейчас же весь мир покрылся цветами и растворился в запахах. Сохранилась одна только ветка, она закачалась и из-под нее вышел, пошатываясь, Нико Сайков. Лицо черное, ноги перебиты, едва стоит.
- Нико, - крикнул я, - что они сделали с тобой?
- Это все я сам. Я нарочно сдался, нарочно.
- Зачем ты это сделал, Нико?
- Из чувства протеста. Впрочем, вы тоже хороши! Сами смылись в Боснию, а меня тут бросили на произвол судьбы, предоставив с голоду дохнуть, гайдучить по стопам моего отца, и таскать вслед за ним проклятые цепи отверженного. Какое вы имели право смыться отсюда и бросить меня тут одного?
- Не далеко же мы смылись отсюда.
- А я-то думал, что смылись.
- Но теперь ты убедился, что мы тут.
- Почему же вы тогда скрывались от меня?
Он раскинул руки и бросился на землю, уткнувшись в нее лицом. И заплакал, пряча от меня свои слезы. Вот так же и камень - он тоже плачет тайком, оттого что он камень и поэтому его топчут ногами. Сверху камень сухой, но стоит его приподнять, и на обратной стороне всегда увидишь капли влаги. Прильнув к земле, Нико подавил рыдания и лежал теперь неслышный и мертвый, как камень. На спине его зияли раны - пулевые и штыковые, из них вылезали мухи с разноцветными чешуйками, края облепили бабочки. Я не заметил, когда он обернулся, лицо у него расцарапано и выпачкано землей, зубы черные, щербатые. Муравей заполз было в рану между верхними зубами, но в ужасе метнулся назад и убежал.
- Ты знал, что Рамовичей расстреляли? - спросил я.
- Знал, и про Велько знал.
- На что же ты рассчитывал тогда?
Нико передернулся:
- А что, разве кто-нибудь думает, что я на что-то рассчитывал?
- Нет, никто так не думает, но скажи, зачем ты добровольно кинулся им в пасть?
- Чтобы доказать, что я их пасти не боюсь.